Людовик XVI и Революция

Проходят три дня после премьеры. Откроем тот же дневник и посмотрим, улеглась ли ненависть.

«7 мая.

Дабы удовлетворить алчное желание публики, актеры играли "Женитьбу Фигаро" в четверг и пятницу. Все хотели увидеть эту пьесу, и не было никого, кто, выходя из зала, не отозвался бы о ней дурно. Самые сдержанные ограничивались тем, что находили ее чрезвычайно затянутой, хотя ее укоротили примерно на полчаса. Интрига в ней остается неясной: она настолько сложна, что ни один зритель не в состоянии осознать ее, и нет ни одного газетчика, который решился бы растолковать ее. Впрочем, как уже отмечалось, она разворачивается между персонажами настолько жалкими и ничтожными, что не может вызывать никакого интереса и даже любопытства, в особенности на отрезке времени, вдвое превышающем длительность обычной комедии.

Это граф Альмавива, который хочет совратить невесту Фигаро, горничную графини; графиня, которая хочет соблазнить юного пажа, и юный паж, который хочет бегать за всеми юбками, какие ему попадаются; а дабы переполнить меру гнусности, это Фигаро, который поставлен перед необходимостью спать со старой ведьмой Марселиной, оказывающейся, как выясняется, его собственной матерью: такова канва пьесы, эпизоды которой, порой хитроумные и пикантные, будь они новыми, заимствованы из семи или восьми комедий, в том числе из "Нечаянного пари" г-на Седена и даже из "Севильского цирюльника". Вся эта основа прикрыта множеством подробностей, в которых кое-кто находит немало остроумия, однако знатоки, более опытные и придирчивые, замечают лишь постоянное злоупотребление остротами. Что же касается стиля пьесы, то он совершенно порочный и гнусный. Автор, действуя так, как ему заблагорассудится, обновляет устаревшие слова и выдумывает новые, смешивает выражения тонкого и изящного подшучивания с грубым и пошлым базарным злословием, вследствие чего возникает поистине своеобразная и присущая только ему пестрота.

Короче, в этой пьесе, заимствовавшей многое от старой комедии, потешной, а не веселой, сатирической, а не критической, в которой проповедуют порок, вместо того чтобы пытаться исправить его, драматург явно имел подлинной целью оскорбить одновременно вкус, здравый смысл и общественное приличие, и в этом он полностью преуспел».

Однако Бомарше испытал еще не все. На пятом представлении его поджидал неприятный сюрприз. Внезапно, в ту минуту, когда должны были поднять занавес, из лож четвертого яруса бросают печатные листки, и они разлетаются по всему залу. Начинается страшный шум, все тянут к ним руки. Партер приходит в волнение, словно море; зрители покидают половину лож первых ярусов; те, кто находился на галерке, смело кидаются вниз, чтобы ухватить какой-нибудь из этих листков.

Однако не стоит беспокоиться, каждому достанется по листку, даже Бомарше.

Вот что в них можно было прочитать: