Лондонский ежик в подмосковном тумане

План потратить накопленные деньги на путешествие возник через несколько месяцев после оглушительного провала операции “Силиконовые сиськи”. Брин работала фрилансером в сфере компьютерного дизайна, посему от работодателя не зависела и могла взять отпуск хоть на месяц, хоть на два: деньги у нее были. Жила она очень скромно, людей сторонилась, из квартиры почти не выходила, делая покупки онлайн и раз – другой в неделю выбираясь в молл за продуктами. Мысль оставить на месяц осточертевший Лондон прочно поселилась у нее в сознании и не отпускала ни на день. И все чаще и чаще вместо знойных пляжей с белоснежным песком, бунгало, дайкири, коктельных зонтиков и прочей мишуры, перед ее мысленным взором возникала картина, писанная маслом каким-то русским художником: на заднем плане церковь, простая, вроде бы даже деревянная, на переднем дерево с голыми, без листвы, ветвями, в ветвях птичьи гнезда. Снег с проталинами. И небо, высокое, наполненное морозным воздухом, какое бывает только ранней весной. И еще виделось ей лицо Ксении – круглое, широкоскулое, с густыми (соболиными, как русские говорят) бровями, с карими, с огоньком, глазами, и сердце у Брин в эти моменты сбоило, замирало, и где-то внутри в районе диафрагмы сладко царапалась какая-то щемящая грусть и невыразимая нежность. “Я задыхаюсь от нежности”, – пела одна ненормальная русская, от творчества которой Ксюха фанатела. Ведь же про нее, про Брин. И про Ксюху. Ей снова пригрезилось улыбающееся ксюхино лицо, на голове почему-то дурацкая меховая шапка “военного” образца с невообразимой кокардой. Такие шапки, уверяла Ксюха, аборигены на Арбате любят “задвигать” толстым и глупым западным туристам. Без обид, окей?

В этот момент Брин совершенно отчетливо поняла, что поедет в Россию, и купит эту идиотскую шапку, и заставит Ксюху в ней сфотографироваться. А еще Брин поняла, что просто хочет видеть Ксению, не на экране монитора, а вживую, по-настоящему, хочет обнять, прижаться к теплому мягкому ксюхиному телу, вдохнуть ее запах, потрогать нежные губы своими, слушать биение сердца, ощутить всем своим существом ее пульсирующие вены и артерии, вжаться, просочиться в нее, раствориться, распасться на атомы, умереть. Господи боже, паниковала Брин, что со мной творится? Я влюбилась…в женщину? Я влюбилась. В женщину.

Чувство это, пробившись однажды, как хрупкий росток в душе Брин (она теперь твердо знала, где обитает эта самая душа – там, в животе, где -то в районе диафрагмы), росло, набиралось силы, оформлялось, трансформировалось, наливалось нежностью и ревностью. Брин представляла Ксюху в обьятьях этого усатого крепыша, Костика, и ей, Брин, становилось нестерпимо горько, больно, тоскливо. Так тоскливо, что хотелось выть, как воет от холода и безысходности голодный бездомный пес.

Так больше продолжаться не может, решила она однажды: не должна любовь существовать в виртуальном пространстве, это неестественно, нездорово, неправильно. Коли ты человек, так и люби человека, вспомнилось ей. Откуда это, из какого-то советского фильма, кажется. Коли ты человек, так и люби. Человека. Брин человек, из плоти и крови. И Ксения тоже человек из плоти и крови. Может даже, они с ней потомки одного и того же человека. Может, наш пра-пра-пра-пра-пра-пра-дедушка, свирепый рыжебородый викинг, ураганил где-нибудь тысячу лет назад на Руси с каким-нибудь Харольдом Хартрадой, а потом подался на туманный Альбион, ураганить и сеять свое воинственное семя там. Или наоборот – кошмарил сначала англов, а потом осел где-нибудь на Ладоге, и дал многочисленное потомство. И очень легко.

В конце концов, в ней течет кровь воинов, хоть и ослабленная многократно поколениями, цивилизацией, изнеженностью. Она решилась, она сможет, она должна ее увидеть. Дрожащими руками Брин взяла смартфон, пролистала записную книжку, нашла ее номер, добавила в Ватсап. Набрала по-русски:

Привет, Ксюха! Я думаю посешать Россию в ближашее время. Как на счет визит к тебе?