Лучший друг

Дорога преобразилась. Казалось, словно их путь из битого асфальта, щебня и холодной земли пережил за последние дни не меньше, чем сами путники. Молчаливый тур проделали два брата по высохшим дорогам и руслам рек, битой брусчатке и подорванным рельсам, загнившим лесам и выжженым прудам за два последних дня. Жуткий мрак и словно беспросветный, уже погибший и не подающий надежды экстерьер пригорода Бреста сменил прежнюю, просто печальную картину. Ранее выбитые ракетами окна и фасады зданий теперь сменились на груды камня и плавленого титана. Еще сильнее усугубилось положение Егора. Он больше не заводил бессмысленных и отстраненных разговоров, не просил любимую сфотографировать красивый вид и сделать селфи, не нес всякую чушь, лишь бы разбавить напряженную обстановку, не искал повода для шутки, чтобы увидеть ее улыбку и попытаться подколоть невозмутимого брата. Снаружи казалось, что он высох. Как водолюбивое растение, он опустил веточки, сбросил листву и тяжело склонился над фотографиями полароида, где белощекая девушка укрывала милую улыбку своими лиловыми локонами волос. Иногда Егор останавливался завязать шнурки и отдохнуть от боли, которая сражала его ногу все чаще и чаще, но никогда не говорил лишнего. Лишь однажды он обратился к брату за водой и после глубокого, освежающего глотка снова вернулся к, казалось, бесчисленным фотографиям, раз за разом всегда оставляя две последние в руках: себя у их дома, где он стоял, словно призрак, засунув руки в карманы, и их единственный совместный снимок, который она сделала в перерыве между просмотром третьего и четвертого фильмов. На последней они были окутаны лилово-рубиновым светом от экрана. Егор был весь в крошках, укропе от картошки и чипсах, испуганно смотря в камеру, а Маша, приложив руку ко рту, смеялась с широко открытыми глазами.

Вся эта тоска не позволяла ему ни рта открыть, ни на секунду улыбнуться. Только робкие прикосновения к глубокому порезу, горящему красным пламенем, на время возвращали его в реальность, возбуждали в нем страх, а зубы начинали точить друг друга, съезжая и прокусывая губы, восстановить которые была не в силах ни одна гигиеническая помада в мире.

Окрыленный поступком Егора, еще в городе А Женя подарил братьям в путь три важных подарка, к которым Егор совсем не питал интереса, несмотря на то, что подобная щедрость была со стороны друга невероятным поступком. Идя по заплесневевшей брусчатке поселка неподалеку от города Ляховичи, перед войной звавшего себя столицей современного искусства, Лёша слушал в беспроводных наушниках музыку из плеера новой модели. Когда они останавливались на привал, старший брат включал мини-телевизор, особенно распространенный в стране после шестидесятых, и смотрел на нем загруженный сериал.

Также Лёша волок за собой небольшой охладитель, который прибавился к их походному набору вместе с микроволновкой Уорвика и котелком для нагрева воды. В нем томились шесть бутылочек холодной, освежающей колы, которую до войны называли «Красные яблочки», а также сахарная пудра и два лимона, которые традиционно добавляли в колу. В каком-то смысле эти шесть стеклянных бутылочек с ядреным напитком были большей щедростью, чем остальные подарки, ведь таких напитков нынче очень мало оставалось в магазинах (как и крафтовой продукции в целом).

Эти подарки стали для Лёши главным способом скрасить свое одиночество, в которое тот погрузился после того, как брат ушел в свое. Спустя день долгих и ленивых скитаний он понял, что очень расстроен отношением брата. За столько лет Егор так и не понял, кому он может высказаться, все излить, и теперь пожирал себя изнутри, не находя для него места в душе. Младший родственник будто бы старался максимально отстраниться от него, что и сейчас было заметно, как никогда ранее.

Хромая на правую ногу, команда как-то доковыляла до амбассадора белорусского уныния – эпицентра взрыва, Ляхович. Город, ставший почти легендой в пригородах и центре Менска. Это – жуткое дитя войны, которое Пиливанов породил исходя из, как многие думали, своих мизантропичных замашек. Легенды, которые ходили о мутантах здешних мест, не подтвердились. Путь был чист, хоть и мрачен, вызывая только больше подозрений. Поначалу город не представлял из себя ничего примечательного. Шагая по вздувшейся и поросшей пробившим давлением плитку сорняком дороге, дуэт двигался по извилистым улочкам с причудливыми целыми зданиями и циклично закрученными магазинами – одними из немногих намеков на родившийся здесь абстрациклизм. В городе было много музеев и кинозалов, но все это давно не вызывало никакого интереса ни к внешней, ни к внутренней их оболочке.

Состояние и общий градус повысились только перед лицом прогресса. Казалось, что невероятная сила должна была выбить хоть на секунду Егора из своего сна и что старший брат навсегда потерял этого парня, однако такая сила существовала, и она была в этом ужасном городе.

II