Лунатики

не только предписывал, какая дама может держать другую за руку, но и какая из дам уполномочена побуждать других к проявлению подобного знака интимности посредством кивка головой… Страстная и жестокая душа этого века, постоянно колеблющаяся между слезливой набожностью и жестокой суровостью, между уважением и презрением, между унынием и распутством, не могла согласиться с жесточайшими правилами и педантичным формализмом. Все эмоции требовали наличия непреклонной системы обусловленных традицией форм, поскольку без них страсть и жестокость превратили бы жизнь в хаос ("Осень средневековья").

Существуют такие умственные расстройства, жертвы которых заставляют себя всегда переступать трещины в асфальте или подсчитывать спички в коробке перед сном в качестве ритуала защиты от собственных страхов. Драматические вспышки массовой истерии в течение Средневековья пытаются отвести наше внимание от менее зрелищных, зато хронических и неизлечимых ментальных конфликтов, которые и лежали в основе истерических проявлений. Средневековая жизнь в ее типичных аспектах напоминает маниакальный ритуал, разработанный для того, чтобы обеспечить защиту против пропитывающей все и вся гнили греха, вины и страдания; но эту защиту невозможно было найти до тех пор, пока Бог и Природа, Творец и Творение, Вера и Разум были разделены. Символическим прологом к Средневековью является оскопление Оригена самим себя ad gloriam dei (во славу Божью); эпилог же был заявлен вялыми голосами тогдашних схоластов: Имелся ли у первого человека пупок? Почему Адам съел яблоко, а не грушу? Какого ангелы полу, и сколько их может поместиться на кончике иглы? Если людоед и его потомки питаются людским мясом, то каким образом и кому будет принадлежать каждая часть их тел в день Страшного Суда; каким образом будет воскрешен сам людоед, чтобы ответить перед Страшным Судом?

Именно эта, последняя проблема весьма живо обсуждалась Фомой Аквинским.

В том случае, когда разум расщеплен, его отделы, обязанные, вроде, дополнять один другого, развиваются автономно путем самоопыления, изолируя себя от реальности. Такова средневековая теология, отрезанная от балансирующего влияния изучения природы; такова и средневековая космология, отрезанная от физики; такова и средневековая физика, отрезанная от математики. Цель отступлений в этой главе, которые, казалось бы, уводят нас далеко от темы, заключается в том, чтобы показать, что космология на данном отрезке истории не является результатом равномерно-линейного, "научного" развития, но, скорее, наиболее поразительным образным символом ментальности этих времен – проекцией тогдашних конфликтов, предубеждений и особых способов двоемыслия относительно столь замечательных небес.

3. ВСЕЛЕННАЯ СХОЛАСТОВ

1. Оттепель

Я сравнивал Платона и Аристотеля с двойной звездой, составные элементы которой видимы попеременно. Говоря в общих чертах, с пятого по двенадцатое столетие в центре внимания находился неоплатонизм в той форме, в которой его импортировали в христианство святой Августин и псевдо-Дионисий. Но с двенадцатого по шестнадцатый века пришла очередь Аристотеля.

За исключением двух логических трактатов ("Категории" и "Об интерпретации"), работы Аристотеля до двенадцатого столетия нашей эры были неизвестны – они были погребены и забыты, вместе Архимедом, Эвклидом, атомистами и остальной частью науки греков. Те знания, которым удалось выжить, выдавались в отрывочных и искаженных латинскими компиляторами и неоплатониками версиях. Если говорить о науке, первые шестьсот лет закрепившегося христианства представляли собой ледниковый период, и только бледная луна неоплатонизма отражалась в покрытой льдом тундре.