Лунатики

Оттепель пришла не по причине неожиданного восхода Солнца, но посредством блуждающего Гольфстрима, который проложил себе путь от Аравийского полуострова через Месопотамию, Египет и Испанию: благодаря мусульманам. В седьмом-восьмом веках нашей эры их поток подхватил остатки греческой науки и философии в Малой Азии и Александрии, после чего перенес их окольным и довольно случайным путем в Европу. Начиная с XII столетия и далее, работы и фрагменты трудов Архимеда и Гиерона Александрийского, Эвклида, Аристотеля и Птолемея заплыли в Христианский Мир подобно фосфоресцирующим обломкам кораблекрушения. Насколько извилистым и запутанным был процесс восстановления Европой своего же наследия можно понять из факта, что некоторые из научных трактатов Аристотеля, включая его Физику, были переведены с оригинального греческого языка на сирийский, с сирийского – на арабский, с арабского – на иврит, и наконец, с иврита – на средневековую латынь.

Альмагест Птолемея был известен в различных арабских переводах по всей империи Гаруна аль Рашида: от Инда до Эбро[98]

, до того, как Жерар из Кремоны в 1175 году перевел его с арабского языка на латынь. Начала Эвклида были заново открыты Европой английским монахом, Аделяром из Бата, который приблизительно в 1120 году наткнулся в Кордове на арабскую версию. Вместе с восстановленными Эвклидом, Аристотелем, Архимедом и Птолемеем, наука заново могла отправиться в путь с той точки, в которой она находилась тысячу лет назад.

Но арабы были всего лишь посредниками, хранителями и передатчиками наследия. Своей научной оригинальности и творчества у них было маловато. В течение столетий, когда они были единственными хранителями сокровища, арабы мало что предприняли, чтобы воспользоваться им. Да, они усовершенствовали календарную астрономию и создали превосходные планетарные таблицы; они тщательно проработали модели Вселенной как Аристотеля, так и Птолемея; они импортировали в Европу индийскую систему чисел вместе с символом нуля, принесли сюда функцию синуса и применение алгебраических методов; но теоретическую науку вперед они не продвинули. Большинство ученых, писавших на арабском языке, были не арабами, а персами, евреями и христианами-несторианцами; к пятнадцатому столетию научное наследие ислама поддерживалось, в основном, португальскими евреями. Но и сами евреи были не более чем посредниками, ответвлением Гольфстрима, принесшего назад в Европу ее греческое и александрийское наследие, обогащенное индийскими и персидскими добавками.

Любопытно отметить, что арабо-еврейское владение этим огромным комплексом знаний, длившееся две или три сотни лет, не дало никаких результатов; но как только этот комплекс был внедрен в латинскую цивилизацию, плоды, и многочисленные, не замедлили появиться. Наследие Греции явно не давало кому-либо преимуществ, если у него не было особенной восприимчивости. Каким образом подобная готовность заново открыть свое прошлое и быть удобренным им, как это и произошло в реальности, возникла в Европе – это вопрос, относящийся к сфере общей истории. Постепенный рост безопасности, торговли и путей сообщения; увеличение городов и развитие новых ремесел и отраслей техники; изобретение магнитного компаса и механических часов, которые подарили человеку более конкретное восприятие пространства и времени; использование силы воды и даже совершенствование конской упряжи были из того ряда материальных факторов, которые ускорили и усилили пульс времени, которые привели к постепенным изменениям в интеллектуальном климате, к оттепели замороженной Вселенной, к ослаблению апокалипсических страхов. Как только люди перестали краснеть по той причине, что у них имеется нагое тело, они также перестали бояться, потому что применили свой ум. Еще много времени должно было пройти до декартовского cogito ergo sum

(мыслю – следовательно, существую). Но, по крайней мере, уже хватало храбрости сказать: sum, ergo cogito (существую – следовательно, мыслю).