Лунные кружева, серебряные нити

— Так я ж никому не скажу. А тебя вижу в первый и последний раз. Можно потом всё на молнию списать, кару небесную.

— Не знаю, Ростик. Опасное это дело. Не рискуй.

— Риск — моё второе имя! — парень взъерошил соломенного цвета чуб.

Небольшую остановку мы сделали в тенёчке у ручья. От мёда, предложенного Ростиком, я отказалась, а вот от закопченного окорока — не смогла.

При обсуждении места ночлега, выяснилось, что у парня живёт тётка в тех самых Прохиндейках, где нам довелось ночевать у старичка-пьянчужки. Пришлось поверить на слово, что его тётка не совсем и не то чтобы прохиндейка, и, скрепя сердце, согласиться переночевать в этом поселище снова.

Марила приняла нас радушно, даже не стала интересоваться у племянника, кем мы ему приходимся. Пока Данияр распрягал лошадей, а Ростик с дядькой грузили на телегу горшки с мёдом со здешней пасеки, я наблюдала, как Марила полными крепкими руками обминает тесто и ставит на деревянной лопатке хлеб в печь.

— У вас тоже большая пасека? — решила я завязать беседу.

— Муж занимается. Я пчёл страшусь, да и мёд не люблю. А свечи делать мне по душе, воск так славно пахнет, и печали забываются, когда он мнётся в руках. Бывает, налеплю птичек, да медвежат, да белок всяких.

— Ух ты! А можно посмотреть?

— Ой, что ты, я их потом растапливаю, а то Друян смеётся. А свечи мы тоже в Вышеграде продаём да мистагогам поставляем. Потому что сальные свечи хоть и дёшевы, но совсем плохие. А наши, толстенные, восковые, горят ровно, пламя дают яркое, белое — как раз для служений подходят. Ну, что, времени у нас немного, скоро хлеб доставать. Пошли-ка быстренько в баню.

— Я чуть позже пойду, с Данияром, — мне совсем не улыбалось идти в баню с незнакомой тёткой.

— Может у вас, городских, и принято, чтоб мужики с бабами вместе парились, a у нас про такой срам и думать забудь!

В бане Марила снова побранила меня за то, что разделась.

— А как же мыться? В одежде?

— В особой рубахе.

— Вы что, одеваете эту рубаху, даже когда одна?

— Ну конечно! А что, любоваться собою, что ли?

— А почему бы и нет? Нужно любить себя.

— Глупости говоришь.

К единому мнению мы так и не пришли. Но я поняла, что в такую тётку я не превращусь никогда, сколько бы лет мне не было. Наше прекрасное тело — это храм нашей души, и мы просто обязаны заботиться о себе, баловать себя, ухаживать за ним, чтобы оно долго служило нам, оставаясь молодым, привлекательным и здоровым. Что это? Очередные сумбурные воспоминания из Лунной Обители? Может быть и так.

Пока в бане были мужчины (кстати, нужно поинтересоваться, одевают ли они эти странные рубахи), Марила накрывала на стол. Мне она дала два комплекта постельного белья и указала, где моя комната, а где — Данияра, объясняя это тем, что в одной комнате можно спать, только когда собираешься заводить детей.

— А у вас сколько детей? — нескромно поинтересовалась я.

— У нас нету.

— Оно и понятно.

Марила недовольно покосилась на меня, и я выскользнула из кухни.

Наши спальни находились на втором этаже, напротив друг друга. Комнатушки оказались совсем маленькими, с нависающими над головой тяжёлыми балками и узкими кроватями. Ну да ладно, переживём. Завтра уже будем ночевать в «Лилии», а вскоре и дома…

Однако я долго ворочалась с боку на бок, глядя в узкое окошко под потолком на растущую, заметно покруглевшую луну. Мне не спалось. Не спалось одной. Я уже привыкла к тёплому плечу Данияра. Была-не была, пойду к нему, Марилы моя жизнь не касается, пусть распоряжается своей. Набросив на плечи одеяло, я пошлёпала по холодному полу к двери. Но только я успела её открыть, как нос к носу столкнулась с Данияром.

— У дураков мысли сходятся, — улыбнулся он и проскользнул в мою комнату.

Ростик разбудил нас, как мне показалось, среди ночи. До рассвета было еще далеко, но ушлый пасечник объяснил, что нужно выезжать сейчас, дабы поспеть на торжище.

Я сонно кивалась в седле, ожидая рассвета. Временами Котлета высказывала свою симпатию Ростиковому Агату, задирая и кусая его, тогда мне приходилось разгонять сон и бранить её.

С наступлением утра со всех поселищ потянулись в город вереницы телег и всадников. Но легче от этого не становилось, местами возникали пробки и столпотворения, особенно на мостах. После полудня, проезжая большое поселище с ветряной мельницей на холме, я захотела отдохнуть в располагающейся у самой дороги корчме, маленькие круглые столики которой располагались прямо на улице, в тени парусинового навеса. Хозяйка, опрятная и милая женщина, довольно быстро принесла заказанного нами цыплёнка. Потягивая из глиняной кружки холодный сок, я наблюдала, как трое мужчин разворачивают мельницу к ветру и натягивают на неё огромные, похожие на паруса, полотнища, бесстрашно карабкаясь по лопастям.

— Ветер меняется, — услышала я голос хозяйки, убирающей соседний столик, — это к грозе. Лучше вам у меня переждать.

Ветер действительно был свежим и порывистым, на юге небо стремительно темнело. Но до нас гроза не дошла, вылившись где-то над Вышеградом.