Майор Вихрь

Вечером в парикмахерскую к Коле пришел тот летчик, который вел самолет со Штирлицем. Знаком он показал Коле, что хочет побриться. На рукаве Колиного пиджака была маленькая метина — «Ост». Летчик решил, что парикмахер не понимает по-немецки, — откуда ему! — и, улыбнувшись Коле, похлопал себя по щекам. Коля кивнул головой.

— Массаж? — сказал он.

— О, йа, массаж, — кивнул головой летчик и закрыл глаза.

Следом за ним вошел бортмеханик и спросил:

— Ты пришел спать или бриться?

— Я пришел и спать и бриться, — ответил летчик. — После рейсов с этими любимчиками Гиммлера нервы совсем сдают. Спаси бог, случись что-нибудь с самолетом...

— Почему ты решил, что фон Штирлиц — любимчик рейхсфюрера?

— Потому что его провожал сюда начальник политической разведки Шелленберг. И потом я раз видел, как он говорил с рейхсфюрером — они говорили на равных.

Пилот был молодым человеком, и ему нравилось быть осведомленным во всем, и особенно в том, что происходит «наверху». Люди многоопытные эту свою осведомленность — необходимую или случайную — скрывают. Те, кто помоложе, только-только соприкоснувшись с жизнью «великих», наоборот, не могут не щегольнуть этой своей чуть усталой, рассеянной осведомленностью.

— В каком он чине?

Летчик не знал этого точно и опять-таки по молодости лет своих ответил:

— Он офицер «СС» с довоенным стажем.

— Поехал к Франку? В Вавель?

— Нет, он остановился во «Французском» отеле. Фон Штирлиц — большой любитель Баха, напротив в костеле великолепный орган.

— Когда обратно?

— Через день-два. Мне приказано ждать его здесь.

Коля побрил бортмеханика, увидел, что в парикмахерскую набилось довольно много народу, незаметно резанул себе палец бритвой и побежал в медпункт. После медпункта он ринулся к Вихрю — сообщить о приезде столь важной фигуры из ведомства Гиммлера.

Вихрь немедленно связался с Седым и попросил его через его людей во «Французской» гостинице узнать о некоем фон Штирлице все, что можно будет узнать, а особенно маршруты поездок, кто его сопровождает, на чем ездит, когда встает и где обедает.

Стиль работы

Полковник армейской контрразведки Берг с исчезновением Мухи внутренне весь съежился: после того, как фюрер уволил в отставку адмирала Канариса — шефа, создателя, а точнее всего, мозг и сердце абвера, — всякий срыв сотрудников абвера воспринимался гестапо как лишнее подтверждение их правоты в давней вражде с армией. Полковник Берг приготовился к худшему, хотя, собственно, чего ждать худшего для себя, чем оказаться шефом контрразведки армии после десяти лет работы на Тирпицуфере, 74, в Берлине, в центральном досье разведки на всех политических деятелей мира, экономистов, писателей, проституток, премьеров, танцовщиц, генералов, психиатров, режиссеров, философов — словом, на всех тех людей, которые либо оказывали услуги третьему рейху, либо оказывают в настоящее время, либо могут их оказать в той или иной ситуации, вольно или невольно, с вознаграждением или без него.

Берг, работая у Канариса, был посвящен во многое, но далеко не во все, потому что адмирал считал его блистательным служакой — не более. Особенно настораживала Канариса поразительная память Берга: ему не нужно было поднимать досье, которое он читал десять лет назад, он помнил его чуть не наизусть.

— Хорошая память присуща малоталантливым людям, — говорил Канарис, — если речь идет о человеке, посвятившем себя гуманитарии, а не технике. Разведка, как первая составная часть политики, это гуманитария, причем наиболее ярко выраженная для тех, кто знает суть вопроса. Когда мне говорят, что в разведке успех акции зависит от математической точности расчета, я улыбаюсь. Математика вредит нам, ибо она воплощение прокрустова ложа разума. Разведка взывает к самым низменным страстям и устремлениям. И в этом ее высший разум.

Адмирал любил говорить афоризмами. Он ловил себя на том, что, даже беседуя с любимой таксой Зепплем, он оттачивал формулировки и невольно следил за тем, чтобы его речь была изящна и упруга. Берг, как, собственно, большинство сотрудников абвера, не приближенных к адмиралу настолько, чтобы сохранить свою индивидуальность, ибо залог дружбы — это разность индивидуальностей, во всем подражал Канарису. И в манере говорить — улыбчиво, доброжелательно, располагая к себе собеседника, шутливо останавливаясь на самом главном; и в манере одеваться — чуть небрежно, но до такой степени, чтобы эта небрежность была элегантной; и в манере строить отношения с сотрудниками — мягко, но чуть свысока и опять-таки в такой мере, чтобы не обидеть, но лишь дать понять разницу в занимаемом иерархическом положении.

Когда Берг жил и учился в Москве, на химическом факультете МГУ, он поражался отношениям, сложившимся в России после революции: нарком и рабочий были одинаково одеты, и разговор их был разговором товарищей. Берг, начав работать в абвере, попробовал было скопировать эту русскую манеру, но Канарис сказал ему как-то, видимо, точно поняв, откуда это у Берга:

— Мой друг, последователем быть — хорошо, подражателем — жалко.