Макорин жених

– Всё от бога, Егор Павлович, всё от бога...

– Неуж, батюшка, она святая? Знаю ведь я её, соседка...

Отец Евстолий потупил глаза.

– Бывает. Всякое бывает. Мария Магдалина даже блудницей была, а ко господу припала и

уподобилась...

Хоть не вполне убедил Бережного отец Евстолий, а всё же слова его не остались втуне.

Егор старался заглушить свою неприязнь к Платониде. Кто её знает, может, она и впрямь

угодницей становится. От острого Платонидиного взгляда не ускользнула эта перемена. Она

поняла – парень поддается, надо не зевать, уловить его душу. Однажды она подошла к нему

тихая, скорбная.

– Все ты вздыхаешь, соседушко, сумрачный шибко. Тоска-печаль тебя грызет, замечаю.

Помолись богу-то, всевышнему, не жалей-ко поклонов, всё пройдет, родимый...

Егор посмотрел на соседку, ничего не ответил, стал прилаживать защелку к воротам

санника1. Платонида покачала головой, благословила его спину.

2

Успеньев день, осенний крестьянский праздник, весел и широк. Сено – в стогах, хлеба –

либо в скирдах, либо на гумне, можно и погулять. Небо заволокло. Но солнышко, ещё жаркое

и веселое, нет-нет да и проглянет между туч. И тогда Сосновка будто засмеётся вся,

засверкает окошками изб, зацветет расписными мезонинчиками, выставит напоказ наличники

в затейливой резьбе – нате, люди добрые, любуйтесь! Хорошо стоять Сосновке на вершине

высокого холма, открытой со всех четырех порой. Всё видно, куда ни погляди. И всё

близехонько, рукой подать. За реку посмотришь – кресты пустынской церкви блистают ещё

не облинявшей позолотой, вверх по течению глянешь – железнодорожный мост, что

кружевной шарф, перекинулся через речной простор. С противоположной стороны у

подножия холма вьется крутыми петлями малая речка Лисёнка, на ней мельница с

полуразрушенной запрудой. Оттуда тянут кисловатые запахи Ефимовой кожевни. А за

мельницей у полевых ворот неширокая полянка среди ольховника да вересковых кустов. Это

– излюбленное место сельских гулянок. В праздник к полудню полянка пестра от девичьих

лазоревых платков да полушалков, цветистых сарафанов, вышитых кофт. Девушки сидят и

стоят полукругом, поют песни, покачиваясь в такт напеву, протяжные, многоголосые,

подмывающие сердце. И вдруг, изменив напев, зальются лихой частушкой, веселой и

озорной. Ребята – поодаль, кто где, небольшими группами, с гармошками. Играют не

поймешь что – писклявые голоса тульских тальянок и басовитые вятских гармошек

переплетаются в невероятной сумятице с бархатистыми голосами венских полухромок. Но

это ничего, орали бы гармони, а пляска будет.

Вот от девичьего полукружья отделяется одна, плывет павой по лужайке. В руке у неё

белый платок. С особой церемонностью она взмахивает им и легонько ударяет по плечу

приглянувшегося кавалера. Уплывает на место ровными мелкими шажками, не

1 Санник – сарай для саней и телег, часто ставится в виде пристройки к скотному двору.

покачнувшись, строгая и важная. Вслед за ней выходит её подруга и также приглашает

платком своего кавалера. Минуты две красавицы стоят рядом, ждут. Парни, будто нехотя,

встают, вразвалочку идут к своим партнершам, делают первый круг, не глядя на девиц, с

напускным безразличием. Потом подхватывают девушек под руку и начинают кружиться.

А поодаль, в тени ольшаника, сидят бабы, судачат, перемывают косточки отсутствующих

соседок, не забывая одним глазом наблюдать за молодежью, примечать и строить догадки. У

изгороди на бревнах расположились мужики, курят, тешатся побасками, одна другой солонее,

толкуют о предстоящей молотьбе, о зимнем извозе. А кругом шныряют неугомонные

ребятишки, барахтаются в кустах, лазят по изгороди, кидаются шишками. Им всюду есть

дело, они не оставят в покое ни старую елку, поднявшую над пригорком мощную

остроконечную крону, – доберутся до самой её вершины, ни глубокий родник, чистый и

студеный, вода которого так вкусна, что пил бы и пил её без конца, если бы не столь она

холодна, что ломит скулы. Вокруг родника на вересковых кустах понавешены берестяные

черпачки – подходи и пей. Они не бездействуют – на вольном воздухе, под солнцем человека

долит жажда. И во время гулянок не бывает такой минуты, чтобы кто-нибудь не склонился

над родничком. Мочажину эту издавна в народе прозвали «квасником».

3

У Егора Бережного оплетенная медью, украшенная зеркалами голосистая тальянка с

вышитым нарукавником и с многоцветными кистями. Он играет, склонив голову и отрешась

от всего мира, однообразный, всё время повторяющийся мотив. Он сам его придумал,

разучил и играет только его, другого не умеет. Так все сосновские парни. У каждого есть своя

игра, только он играет так и никто другой. Сосновских гармонистов узнают по игре.

Егор вздрогнул, когда белый платок ударил его по плечу. Тальянка в нерешительности