Макорин жених

замолкла, но через мгновение зазвенела с новой силой. Повернув голову, Егор увидел

Макору, удаляющуюся плавным шагом. Он подождал, сколько требовалось, передал тальянку

приятелю и, не спеша, будто нехотя поднявшись, вышел на полянку. Макора улыбнулась ему

чуть заметно, одними уголками губ. Егор сделал круг, другой, подхватил Макору под руку и

закружил её так, что над лужайкой поднялся вихрь. Бабы заахали, мужики поднялись с

бревен. Макора, разрумянившаяся, с сияющими глазами, перешла в ровный и плавный пляс,

кругами уходя от Егора. А он вприсядку, сбив свою кепку набекрень, выплясывал за ней

отчаянные колена. Казалось, будто ноги его не касаются земли, летит он по воздуху, сильный

и легкий. А рядом другая пара старается не отстать в пляске от Макоры и Егора.

Плясали долго, насколько хватило удали. Последний круг делали изнеможенные,

медленно, шагом, вразвалочку. Наконец, плясуньи остановились на том месте, с которого

начали. Парни стали против них. По обычаю кавалеры вынули из карманов аккуратно

сложенные платочки и вытерли губы. То же сделали и девушки. Не прикасаясь друг к дружке

руками, они наклонились и троекратно поцеловались, чуть прикладывая губы к губам. Всё

получилось чинно и порядочно. Снова взвизгнули гармошки, новая пара девушек взмахнула

платками, новые плясуны и с наигранной ленцой вышли на поляну.

Егор заметил, что кашемировый Макорин полушалок мелькнул меж кустов. Тряхнув

тальянкой, он встал и направился в ту же сторону, к «кваснику». Родничок, пробираясь

сквозь мох и осоку, скатывался в лог и бежал дальше, говорливо булькая, набирая силы. Там,

где лог расширялся, словно раздвигая отлогими скатами веселый березняк, родниковая струя

встречалась с другой такой же и мчалась дальше уже малой речонкой. А вокруг неё мягкая

луговина лоснилась свежей зеленой отавой, на которой то тут, то там горели золотисто-

желтые – березовые и красные – осиновые листочки, сорванные ветром.

Макора остановилась, подняла березовый листок. Егор тоже остановился, взял гармонь

под мышку.

– Быстронога ты шибко, не догонишь, – сказал Егор.

– А и догонять нечего, – ответила Макора.

Парень потоптался, поискал каких-то круглых да мягких слов, не нашел и выпалил

прямо:

– На днях свататься буду. Пойдешь ли?

Макорино лицо стало строгим, безулыбчатым. Она вскинула ресницы и опустила их.

Сказала тихо, одними губами:

– Кислые кожи считать?

Егор не понял. Он шагнул к ней, даже не заметив, что тальянка, выскользнув из-под

локтя, упала в траву. Макора увернулась, со смехом указав на гармонь.

– Подними, отсыреют голоса-то...

Березовый лист, кинутый Макорой, пристал к Егорову плечу. Бережной машинально взял

лист за стебелек и крутил между пальцами. Сам глядел на тальянку, валявшуюся у ног. А

Макорин кашемировый полушалок уже мелькал за «квасником».

– Чертова девка, – пробормотал Егор, поднял тальянку и так развернул, что меха

выгнулись дугой.

На опушке леса стояла Платонида. Она, смиренно поджав, губы, с состраданием

смотрела на Егора, поклонилась ему истово, с почтением.

– Здравствуешь, Егорушко. Каково гуляешь?

Егор легонько кивнул, продолжая играть с надрывом, взахлеб. Когда он прошел,

Платонидино лицо расплылось в довольной усмешке. Шепча про себя, она мелкими

шажками пробиралась по тропке, поминутно крестясь. Увидев черную Платонидину фигуру,

девчата оборвали песню, сделали постные лица и сидели, уставясь в землю, будто самые

первые скромницы на земле. Женщины завздыхали, некоторые стали креститься. Платонида

сурово глянула на девушек, поклонилась женщинам. А ребята, не обращая внимания на

праведницу, продолжали наяривать на своих разномастных гармошках, кто во что горазд.

Самые отчаянные, будто нарочно, грянули частушку, такую забористую, что даже мужики

крякнули. Платонида пронесла свое тощее тело невозмутимо, словно её уха, прикрытого

черным платком, не коснулись крепко закрученные слова. Она только подняла руку и

благословила парней широким благочестивым крестом.

4

Перезрелая дева Параня плохо спала по ночам. Разметается на жаркой пуховой перине,

вздыхает, обнимает подушку. Жениха бы надо, а его нет и нет. И телом она крупитчата, и

лицом румяна, и в платьях ей от батьки отказу нет, и приданым стоило бы прельститься

жениху, – почему они, женихи, не видят всего этого, не замечают, трудно уразуметь. Мается

Параня ночи, грустит вечера, а и днем не сладко, когда смотрят на тебя и думают:

«Перестарком ты, девка, становишься». Того и гляди начнут величать старой девой. А кровь

девичья бурлит, и сны видятся такие, что хоть вой-кричи.

Паранина мать испробовала все извечные способы приманки женихов – попусту.

Опоздала, видать, пропустила сроки. Как дочери помочь, ума не приложишь. И надумала