Макрохристианский мир в эпоху глобализации

В результате стали ускоренно расти огромные латифундии, а лишавшиеся земли крестьяне–общинники превращались в пеонов (батраков). Одновременно увеличивались суммы и общее количество налогов. В 1770‑е гг. их взималось более 30. Платили налоги все, кроме испанских чиновников, служителей культа и рабов. Индейцы выплачивали один налог — подушную подать, составлявшую около половины годового заработка индейца–митайо600. Подобную политику в отношении Бразилии проводила и Португалия.

Как же следует оценивать колониальную политику пиренейских государств? Как восстановление азиатского способа производства при использовании капиталистических форм, или как капитализм с применением азиатских форм? Очевидно, все здесь сложнее. Не следует забывать, что эти государства сами пребывали в экономической зависимости от стран наиболее развитого капитализма, прежде всего Англии. А через метрополии эта зависимость распространялась и на колонии, которые практически со времени своего возникновения оказались прочно привязанными к мировому рынку и его потребностям (через те же метрополии).

Автор теории мир–системного анализа И. Валлерстайн отмечает: «...Так называемый крепостной в Польше или индеец в испанской энкомьенде в Новой Испании в мир–экономики XVI в. работали на землевладельца, который «платил» им (при всей эвфемистичности этого термина) за производство урожая на продажу. Это отношение, в котором рабочая сила выступает в качестве товара (где это может проявляться сильнее, чем при рабстве?), совершенно отличное от отношения феодального серва к своему сеньору в Бургундии XI в., где экономика не была ориентирована на мировой рынок и где рабочая сила (именно из–за этого?) ни в коем смысле не покупалась и не продавалась»601

.

Действительно, испанскую корону изначально интересовало в Америке главным образом золото, которое затем... уплывало в Голландию и Англию. С 1503 по 1660 гг. испанцы вывезли из американских колоний 181 т золота и 17 тыс. т серебра602. Да, эти богатства, как считается, послужили первоначальному накоплению капитала, но отнюдь не в самой Испании. В дальнейшем точно так же драгоценные металлы и продукты плантационного хозяйства из колоний (периферии) попадали в Испанию и Португалию (полупериферию), которые извлекали из этого свою выгоду, и оказывались на мировом рынке, контролировавшемся развитыми странами (центром).

Именно потребности мирового рынка диктовали и структуру хозяйства в колониях, и поиск «удобных» форм хозяйствования. Эти формы могли иметь признаки феодализма или капитализма, а реально как структурные элементы (с «местной» спецификой, конечно) были включены в единую мировую систему хозяйства XVI–XVIII вв. — «аграрный капитализм» (по И. Валлерстайну). Соответственно, необходимые, разнообразные, относительно дешевые товары, производившиеся в экономиках центра, проделывали путь в противоположном направлении и попадали в колонии. Например, в конце XVIII в. 90% товаров, ввозившихся в Новую Гранаду, были английского, французского и голландского производства603.

Но экономические связи американских колоний с Западной Европой обычно осуществлялись не только через метрополии, но и вторым путем — контрабандным. Уже в XVII в. объемы контрабанды сравнялись с объемами официальной торговли, а в XVIII в. — намного их превзошли. Наличие «прямого» (и крайне выгодного как для креольской верхушки, так и для ее европейских контрагентов) канала связей по линии «центр–периферия» делало третье звено в этой цепочке — метрополии, устанавливавшие высокие таможенные пошлины — просто излишним. Грядущая война колоний за независимость должна была устранить его без негативного воздействия на характер и содержание этих взаимосвязей.

Таким образом, утвердившаяся в Ибероамерике экономическая модель вполне согласовывалась с политической и социальной. Над экономической жизнью колоний полностью довлело государство. Причем оно действовало во многом не по своей воле (какой тут абсолютизм!), а согласно логике (объективному закону?) своего включения в самоучреждавшийся европейский и мировой экономический порядок, и в колониях, по сути, выступало его «агентом». С другой стороны, масса населения колоний, независимо от расовой принадлежности, ни по своему менталитету (привычка подчинения небесной и земной власти и предустановленному ходу событий), ни по своей религиозной культуре не была способна противиться порядку, учрежденному «неведомыми силами», а тем более — пытаться изменить его в свою пользу. В этом смысле и обретение ибероамериканскими обществами независимости не могло радикально повлиять на их «судьбу».