Мальчик глотает Вселенную

– Эй, стоять! – приказывает мужчина в костюме, храбро преграждая путь Ивану Кролю, который немедленно бьет храбреца ножом в верх правого плеча молниеносным и незаметным нисходящим колющим движением, и человек в костюме тут же оседает на мраморные ступени.

– Гарольд! – вскрикивает женщина в белом шарфе. Другая женщина завывает сиреной и бежит вниз по лестнице, а затем дальше через фойе в направлении группы полицейских. Шатаясь, я добираюсь до верха лестницы и резко сворачиваю направо в коридор, врываюсь в коричневую деревянную дверь без таблички и оказываюсь в другом коридоре метров двадцати длиной, изогнутом и с небесно-голубыми стенами; и я оглядываюсь назад и вижу капли крови, которые оставляю после себя, кровавые метки для зверя, чье бешеное старческое хрипение говорит мне, что он медленнее, чем я, но голоднее. Я врываюсь в очередную безымянную дверь – людей нет, никого вокруг, чтобы спасти мальчика, – и эта дверь открывается на лестницу, в два пролета ведущую на следующий этаж, – и я знаю этот этаж. Я знаю это пространство с белыми стенами, и я знаю этот лифт. Мне знакомо это, Дрищ. Это комната из моего детства. Это комната, где мы встречались с техником, показавшим нам, как работают городские часы и как они устроены изнутри.

Я ковыляю к старому желтому лифту часовой башни и пробую открыть дверь кабины, но она заперта; и я слышу, как Иван Кроль врывается в дверь позади меня, и я, шатаясь, бреду к двери служебной лестницы. Тайной лестницы твоего друга Клэнси Маллетта, Дрищ, той, которую он показывал нам годы назад, за углом лифтовой шахты.

На секретной лестнице полная темнота. Я скрываюсь в ней. Я не могу правильно дышать. Мой живот уже не болит так остро, потому что болит все тело. Оно начинает неметь, но я все равно двигаюсь. Выше, выше и выше по тайной лестнице. По бетонным пролетам, зигзагом уходящим вверх. Восемь или девять крутых ступеней, затем я натыкаюсь на стену, которую не вижу, разворачиваюсь и одолеваю еще восемь-девять ступеней, врезаюсь в другую стену, разворачиваюсь и снова поднимаюсь на восемь-девять ступеней. Я буду делать так, пока не упаду, Дрищ. Просто продолжать подниматься. Однако потом я останавливаюсь, потому что хочу лечь на эти ступеньки и закрыть глаза, но, возможно, это и называется «умереть», а этого я не хочу, Дрищ, не тогда, когда еще так много вопросов к Кэйтлин Спайс, так много вопросов к моим маме и папе – как они полюбили друг друга, как я родился; насчет Августа, Лунного пруда и всего того, что они собирались рассказать мне, когда я стану старше. Я должен стать старше. Мои глаза на мгновение закрываются. Чернота. Чернота. Долгая чернота. Затем я открываю глаза, потому что слышу, как внизу распахивается дверь на тайную лестницу, и столб желтого света проникает внутрь, а потом исчезает, когда дверь закрывается. Шевелись, Илай Белл! Шевелись. Вставай. Я слышу, как Иван Кроль хрипит подо мной и втягивает сырой лестничный воздух. Искалеченные ноги и жестокое сердце психопата гонят его вверх по лестнице в поисках моего горла, моих глаз и моего сердца, всего того, что он мечтает проткнуть ножом. Чудовище Франкенштейна. Чудовище Титуса. Я тащусь вверх по очередному тесному пролету, затем по следующему, затем по следующему. Женщина с белым шарфом вокруг шеи. Она кричала на лестнице. Она орала так громко, что полиция должна была ее услышать. Продолжай подниматься, Илай. Продолжай идти. Десять пролетов позади. Теперь я готов уснуть, Дрищ. Одиннадцать пролетов. Двенадцать. Теперь я готов умереть, Дрищ. Тринадцать.

А затем пролеты вдруг кончаются. Просто стена и тонкая дверь в ней с поворотной ручкой. Свет бьет в глаза. Комната с прожекторами, которые подсвечивают ночью четыре циферблата часовой башни Брисбен-Сити-Холла. Северные часы. Южные часы. Восточные и западные. Освещенные отсюда, чтобы в центре Брисбена всегда было видно, который час. Звук часового механизма. Обрудование часового механизма. Вращающиеся колеса и шкивы, с виду работающие сами по себе, не начинаясь ни в какой точке и нигде не заканчиваясь. Вечные. Гладкий бетонный пол и клетка лифтовой шахты в центре машинного отделения. Четыре огромных тикающих циферблата с каждой стороны башни, двигатели каждого на станинах заключены в защитный металлический кожух.