Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

Пусть нас ждут офицерские плети,Казематы, казарма, сухарь,Но зато будут знать наши дети,Как отцы их боролися встарь…—

пели школьники, оттесняемые полицией.

В тот день, когда ученики промышленного училища, отпев заживо инспектора Широкова, высыпали с песнями на улицу, Сергей тоже не сидел дома.

В Державинском сквере, где два дня назад у него было свидание с Виктором, он встретился с ним опять.

— Ну, как дела? — спросил Виктор. — Сегодня вечером будет?..

Сергей нахмурился.

— Сегодня нет, — сказал он.

— А что случилось?

— Да ничего особенного. В училище не попасть. Начальство собирается исключить меня, Асеева и Яковлева. За четырнадцатое число..

— Так, — нахмурился Виктор. — Штука неприятная.

А сколько вам осталось до окончания?

— Шесть месяцев.

— Всего-то? Подлая история… У вас, кажется, родителей нет?

— Нет. Я с восьми лет в приюте.

— Ну, что-нибудь придумаем, — сказал Виктор, участливо положив руку на колено Сергею.

— Конечно, придумаем, — кивнул головой Сергей. — А может, еще и обойдется. Наши там бунтуют… По как бы дело ни повернулось, станок достать надо, а то его через два дня заказчикам вернут. Адрес остается тот же?

— Тот же, — сказал Виктор.

— Ну, значит, до восемнадцатого.

17 ноября утром около крыльца Казанского училища остановились санки. Из них вылезли полицеймейстер и седобородый преосвященный в высокой бобровой шапке.

Всех учащихся созвали в актовый зал.

Первым держал речь преосвященный. Он долго говорил о том, что грешно и неразумно идти против начальства и что бог карает мятежников, а начальство вольно с ними поступать «строго и справедливо». Ученики молчали.

Затем коротко и резко сказал несколько слов полицеймейстер. Речь его можно было передать несколькими словами: «учатся на казенный счет, а бунтуют».

— Грошовой стипендией попрекает! — сказал кто-то в задних рядах.

И наконец заговорил сам инспектор. Заложив по-наполеоновски руку за борт сюртука, Алексей Саввич Широков вышел вперед и сказал хриплым, отрывистым голосом:

— Довожу до сведения учащихся, что Костриков, Асеев и Яковлев исключены… — Здесь Широков гулко вздохнул.

Все замерли.

— …не будут, — закончил Широков.

В зале поднялся шум. Кто-то негромко крикнул «ура».

Училищное начальство вынуждено было оставить «бунтовщиков», так как боялось, как бы школьный бунт не перехлестнул через стены училища. В любую минуту промышленников могли поддержать студенты и рабочие.

С 18 ноября в промышленном училище все пошло споим чередом. Все были на своих местах — и учителя, и ученики, и сторожа.

Длинная, тяжелая вешалка в шинельной тоже стояла на своем месте. Три крайних ее крючка были заняты тремя шинелями — Кострикова, Асеева и Яковлева.

Когда три приятеля появились утром в училище, их встретили как героев. В шинельной их качали, на дворе им кричали «ура». Во время уроков учителя разговаривали с ними осторожно и тихо, как будто все три товарища только что перенесли тяжелую болезнь.

Одним словом, порядок в училище был налажен. Все было тихо и мирно — до восьми часов утра следующего дня. А в восемь часов обнаружилось нечто такое, что слова переполошило училищное начальство и даже полицию.

Из механической мастерской исчез ручной печатный станок, только что отремонтированный и приготовленный к сдаче заказчикам. Когда об этом узнал инспектор Широков, он сказал надзирателям испуганно и сердито:

— Что же это такое, господа? Почему не уследили? Ведь это же не подсвечник, это станок, на нем печатать можно! Скоро дело до того дойдет, что мне в кабинет подбросят бомбу… Немедленно расследовать, кто взял станок!

Надзиратели забегали, захлопотали, но найти виновника так и не удалось. Не нашли и станка.

В тот же самый день к вечеру станок был уже на новом месте. Новые хозяева сразу же пустили его в работу.

Станок, который был предназначен для того, чтобы печатать холодные и унылые годовые отчеты благотворительного общества и списки жертвователей, печатал теперь на тысячах листовок смелые и горячие слова призыва:

«Долой самодержавие!

Долой эксплуататоров!

Да здравствует революция!»

Глава XXXIX

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ

В конце июня 1904 года в маленьком домике на Полстоваловской улице шли спешные приготовления.

Ждали Сергея. Он должен был со дня на день приехать в Уржум. Особенно ждала Сергея бабушка Маланья. Ей было уже девяносто два года. Она почти ослепла, недомогала и иногда по целым дням не слезала с печки.

— Поглядеть бы одним глазком на внука — и помирать можно. На механика выучился. Шутка ли! — говорила бабушка соседям.