Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

— Здравствуй, Авдотья Никифоровна, — сказал он. — Не узнаешь?

— Сеня? Вернулся? — ахнула тетка и, всплеснув руками, начала обнимать солдата.

— Отбарабанил свои три года. Хватит! — сказал солдат и, заметив Клашу, смешно подмигнул ей глазом: — А это, никак, Клаша-племяша?

— Она самая.

Дядя еще раз подмигнул ей и, вытащив из кармана бумажный сверток, стал разворачивать его. В свертке оказался лиловый газовый шарф в желтых разводах и маленькая коробочка.

Дядя Семен накинул шарф на плечи Дуне.

— Эх, до чего ж тебе лиловый цвет к лицу пристал!

Дуня, растрогавшись подарком, вся зарделась и вдруг всхлипнула.

— Дуняша! Сырость чтоб не разводить! — пошутил Семеп.

Потом он раскрыл коробочку, вынул дешевое серебряное колечко с голубым камешком в виде сердца и надел Клаше на указательный палец.

— Носи на здоровье!

Клаша тотчас же потерла кольцо об юбку и, отставив руку, стала любоваться подарком. То-то ей будут завидовать все девчонки со двора!

Дядя Семен снял шинель и подсел к столу. Тетка потихоньку от барыни принесла ему под фартуком из буфета большую рюмку вина.

— Выпей, Сеня.

— Можно. Со свиданьицем, Авдотья Никифоровна, — сказал дядя и солко опрокинул рюмку в рот.

Дуня сидела рядом и подвигала брату то хлеб, то горчицу, то соленые огурцы. Дядя уписывал за обе щеки баранину с картошкой и рассказывал про Петербург. Из всех его рассказов Клаша запомнила, что в Петербурге больше ста мостов и есть такая площадь, где солдаты стреляли в рабочих, потому что им так царь приказал. Еще дядя рассказывал про какие-то американские горы, по которым тележки скатываются. Горы такие высокие, что когда с них едешь, то дух захватывает.

После обеда дядя Семен хотел поиграть на гармошке.

— И не думай, — запретила Дуня, — у старой барыни игрень.

— Слыхали мы про такую болезнь: лежать охота, работать лень, — усмехнулся дядя.

Посидев еще немного, он распрощался с Дуней и Клашей и пообещал зайти в следующее воскресенье. Но пришел он только через месяц. На нем было ватное полукороткое пальто, а на голове черный картуз с потрескавшимся лакированным козырьком.

— Ты где же это пропадал? — спросила Дуня.

— Устраивался. На Прохоровку поступил, в отбельную. Восемнадцать целковых в месяц.

— На всем своем? Дешево. А жить где будешь?

— Спальные есть, холостые и семейные. Два с полтиной за койку высчитывать будут.

Теперь дядя стал заходить частенько, и Клаша всегда радовалась его приходу. А как-то весной, в воскресенье, она сама отправилась к нему в гости на Прохоровку.

До Кудринской площади она доехала на трамвае, а отсюда, по Большой Пресне, решила идти пешком.

Ситценабивную фабрику купца Прохорова, или, как еще ее называли, Трехгорку, на Пресне знал почти каждый.

— Идите, барышня, все прямо, никуда не сворачивая. Вот видите Вдовий дом, потом будет пожарная часть, Зоологический сад, затем пройдете мимо Волкова переулка, а тут уж и до Прохоровки рукой подать, — подробно объяснил Клаше какой-то словоохотливый прохожий.

И Клаша пошла мимо Вдовьего дома, большого оранжевого здания с колоннами в глубине сада. На длинных скамейках сидели женщины, одетые во все черное, с креповыми вуалями на черных шляпах.

«Это, видно, вдовы. А что им и делать, как не на лавочках сидеть! Ведь не простые, а офицерские», — подумала Клаша.

Мимо пожарной части она быстро пробежала. Кто его знает: вдруг распахнутся деревянные ворота пожарного сарая, и оттуда, под звон колокола, раздувая ноздри и храпя, вылетят сытые лошади серой масти. Тут берегись! Враз растопчут под копытами!

Зато у окна цветочного магазина, что находился неподалеку от Зоологического сада, Клаша невольно задержалась. За широким зеркальным окном было много пышных ярких живых цветов. Посредине возвышалась корзина белой сирени, в вазах стояли красные и светло-желтые срезанные розы и какие-то белые цветы, похожие на снежные шары.

Клаша очень любила цветы, но в доме полковника Зуева цветы не пользовались почетом. Старая барыня говорила, что от их запаха у нее сразу же начинается мигрень, а Надежда предпочитала всем цветам на свете конфеты и пирожные. Подаренные ей знакомыми офицерами и юнкерами букеты она обычно презрительно называла «вениками».

«Спальная», как называлось общежитие для холостых рабочих, не понравилась Клаше. Запах махорки, немытого белья и кислой капусты впитался в степы «спальной» — большой, длинной комнаты с пятью деревянными столбами. Три ряда узких железных кроватей были покрыты лоскутными одеялами. На столах и табуретках валялись скорлупа от яиц, куски ржаного хлеба, перья зеленого лука, а в пустых коробках из-под спичек белела соль. Грязный, щербатый пол и давно не беленный потолок дополняли убогий и унылый вид «спальной».

— Хорошо бы, дядя Сеня, у вас пол со щелоком вымыть и наволочки постирать, — сказала Клаша, когда они вышли во двор.

— Неплохо бы, Клавдия Петровна, — согласился дядя Семен.

Клаше очень нравилось, что дядя называет ее по имени и отчеству, что он разговаривает с ней, как со взрослой.

В это же воскресенье они пошли гулять за Пресненскую заставу.