Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

Анна Петровна закурила папироску и, пододвинув поближе к себе настольную керосиновую лампу под бумажным белым колпаком, принялась за работу. Низко склонившись над платьем, она ловко и быстро обметывала швы. Иголка так и мелькала в ее тонких проворных пальцах.

Соседи тихую и боязливую Анну Петровну прозвали «божьей коровкой».

И верно, Анна Петровна всего боялась, ходила как-то бочком и даже в своей комнате работала, сидя на краешке стула.

— «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои», — заучивала вслух Клаша.

«Ни зашелохнет, ни прогремит… Ни зашелохнет, ни прогремит», — повторяла она и, чтобы лучше запомнить, закрывала глаза.

«Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина… Глядишь и не знаешь…»

На окне, в клетке, закрытой от света черным платком, завозился чижик.

— У меня заказчица была одна, Евгения Михайловна, кассирша от Бландова, — заговорила Анна Петровна, — так она тоже про Днепр рассказывала. Говорит, широкий он и синий, как море, а на берегу белые хаты стоят и сады. Вишни там ужасно много растет. Она оттуда десятифунтовую банку вишневого варенья привезла. Вот кабы туда поехать да поглядеть! — вздохнула Анна Петровна и побежала ставить утюг на керосинку.

Пока грелся утюг, Анна Петровна разложила на столе шелковую белую Надину кофточку и стала выдергивать из нее наметку. Кофточка была модная, с ажурной строчкой и с затейливыми оборочками на груди. За шитье такой кофточки «мадам Элен», портниха на углу Кривоколенного и Никольского переулка на Арбате, берет сто двадцать рублей. И заказчицы не морщась дают. А вот ей Вера Аркадьевна гроши заплатит. А почему? Салона нет, зеркала трехстворчатого не имеется, бархатной мебели, кружевных занавесок на окнах, и, что обидней всего, ведь они с этой «мадам Элен» вместе у портнихи Николаевой на Тверской улице в ученицах жили. Тогда мадам эту звали запросто Ленкой, а теперь у нее модный салон, пять мастериц, а у Анны Петровны даже нет приличного манекена. Такие горькие мысли появлялись каждый раз у Анны Петровны при сдаче работы. Эти мысли не давали ей покоя, как не давали покоя и чужие свадьбы. Она старалась не пропустить ни одной свадьбы на Арбате; пробравшись в угол церкви и вытянув шею, она жадно разглядывала жениха и невесту, фасон ее платья и молодое, счастливое лицо. Вернувшись с чужой свадьбы, Анна Петровна ложилась за ширму на узкую кровать и тихонько плакала от обиды. Она была немолода, одинока, и ей было грустно, что у нее никогда не будет семьи.

Когда Клаша вернулась от портнихи, Дуня третий раз подогревала самовар. У хозяев были гости. В кухню доносился звон чайной посуды, звяканье вилок и ножей и веселый, чуть визгливый смех «молодой барыни», как звала Дуня недавно вышедшую замуж барышню Надю. Слыша се смех, Клаша ясно представила себе, как та лежит в плетеной качалке, вытянув ноги в узких модных ботинках. Рядом с качалкой сидит ее муж, поручик Скавронский, Константин Александрович, высокий худой блондин. Наклонившись к Надежде, он что-то шепчет ей на ухо. Надежда Юрьевна притворно закрывает руками уши.

— Замолчи, Котик! И совсем, совсем не смешно. Ах, замолчи! — кричит она, а сама заливается хохотом.

Если розы отцветают, их тотчас же обрывают.

В этом красота, жизнь так коротка,—

напевает в ответ свой любимый романс Константин Александрович.

Клаша терпеть не может поручика. Все ей в нем кажется противным. И рокочущий голос, и высокая тонкая фигура, и большой породистый нос — все, вплоть до золотого переднего зуба во рту.

Встречаясь с ним в коридоре или на лестнице, Клаша старается каждый раз незаметно прошмыгнуть мимо. Поручик, увидя ее, щелкает шпорами и, улыбаясь, говорит всегда одну и ту же глупую фразу:

— Ах, здравствуйте, Клашета, мамзель а ля фуршета!

«И зачем Надежда замуж за него вышла, чего хорошего в нем нашла? — удивлялась Клаша. — Лучше бы уж за поручика Кадаманова! Хотя он белобрысый и пудрится, как барышня, но зато хорошо на рояле играет!»

Когда Кадаманов с Надей по вечерам играли в четыре руки, Клаша готова была часами их слушать.

Неплохо у Нади и у одной выходило. Слушая ее, Клаша мечтала: а что, если самой вот так бы сесть к роялю, раскрыть толстую нотную тетрадь с непонятными знаками, похожими на черненьких червячков, и заиграть любую вещь: то быструю, веселую польку, то вальс, то такую печальную, такую грустную песню, что хочется слушать ее затаив дыхание…

Раз, прибирая в комнатах, Клаша, не утерпев, подсела бочком к роялю. Она вытерла руку о фартук и осторожно, одним пальцем, нажала белую клавишу. Звук получился робкий, чуть слышный.

Тогда Клаша уселась на стуле поудобнее и, растопырив пальцы, ударила сразу по нескольким клавишам. Наклонясь к роялю и с восхищением слушая, как гудят струны, она ударила еще раз.

— Это что такое?! — раздался за ее спиной сердитый, изумленный возглас.