Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

— Миронин. На могилу к жене идет; он уже пятый год вдовеет.

— Он! Миронин! — Клаша от удивления остолбенела. «Так вот он какой, этот Миронин! Да таких стариков на Большой Пресне на каждом шагу сколько хочешь».

— А венок кто несет?

— Дочь его, Катя.

— Та самая девчонка?

— Какая же она девчонка! — засмеялся дядя Семен. — С девятьсот пятого года небось девять лет прошло. Ей сейчас двадцать один год. Она у нас ткачихой работает.

Клаша обернулась, чтобы еще раз посмотреть на Миронина и на его дочь, но их уже не было видно. Они свернули на боковую дорожку.

Когда она с дядей возвращалась домой, при выходе с кладбища их окликнул женский голос. Сзади шли Миронин и Катя. Домой пошли все вместе.

Тогда только что была объявлена война с Германией, и разговор у всех был один — про войну.

— Не забрали еще, так заберут, — говорил Федор Петрович. — Придет и твой черед! У нас из ткацкой семерых на пушечное мясо взяли.

Клаша слушала и исподтишка разглядывала Миронина. Он ей не нравился. Брови густые, клочкастые, точно приклеенные. И очки по-чудному носит — на самом кончике носа. А голос как у молодого! Старики так никогда не говорят.

Катя, маленькая и полная, шла вприпрыжку, мелкими шажками, искоса бросая взгляды на дядю Сеню. Всю дорогу Катя промолчала.

Когда дошли до Ваганьковского шоссе, старик Миронин остановился около трехоконного деревянного домишка. В одном из окоп виднелась низко склонившаяся фигура лысого старика. Старик сидел перед окном и сапожничал. Рядом с ним растрепанная белобрысая девчонка большим паровым утюгом гладила розовую кофту.

— Заходи, Семен Никифорович, как-нибудь вечером чайку попить, — пригласил Федор Петрович.

— И ты приходи с дядей смородину есть, — сказала Катя. — Отец два куста во дворе посадил.

— Погоди, я тебе еще кустов пять малины насажу, — пообещал Миронин и вошел в калитку.

В следующее воскресенье Клаша и дядя Семен отправились к Мирониным в гости.

Дома оказалась одна Катя. Сам Федор Петрович ушел к знакомому слесарю на Среднюю Пресню.

— Он у меня старик неугомонный: скачет, как молодой, и больная нога не мешает. Ну, уж ладно, давайте без хозяина чай пить. Пойдем в сад, — сказала Катя.

Клаша решила, что Катя шутит. Двор Мирониных был обычный московский двор — маленький и пыльный. В одном углу двора стояла телега с поднятыми оглоблями, а рядом — три огромные рассохшиеся бочки, нагроможденные одна на другую. В другой стороне — дровяной сарай. На протянутых веревках сушилось белье, заплатанная юбка, выцветшая детская рубашонка.

Клаша никак не могла понять, куда их ведет Катя.

Катя шла прямо к дровяному сараю. И здесь, в промежутке между высоким забором соседнего дома и стеной сарая, Клаша увидела сад: чахлую акацию, кривую березу и два куста красной смородины. Под березой был вкопан в землю самодельный стол, по бокам его две скамеечки. На заборе сушились чьи-то пестрые половики, справа красовался не то курятник, не то собачья будка. Оттуда торчали грязная солома и сломанное весло.

Дядя Семен и Клаша уселись на скамеечку.

Над скамейкой на ветке березы висела клетка с канарейкой.

— Это наша Марфенька, поет не хуже соловья, — сказала Катя и побежала в дом ставить самовар.

Скоро она вернулась, неся чайную посуду и нарезанный хлеб на тарелке. Было приятно смотреть, как она ловко хозяйничает, расставляет на столе чайные чашки, засыпает чай в голубой пузатый чайник, колет сахар.

Наконец вскипел самовар, и они сели пить чай. Пили чай долго. Потом играли в карты — в «акульку» и подкидного дурака. Слушали Марфеньку, а затем дядя Сеня с Катей взяли ведра и пошли за водой к Пресненской заставе. Там посредине площади была водонапорная колонка, из которой обитатели Преснепской заставы брали воду.

Пока они ходили за водой, Клаша вдоволь наелась красной смородины. Было уже около семи часов вечера, когда дядя Сеня и Клаша начали собираться домой.

На прощание Катя дала Клаше полный бумажный кулечек красной смородины.

— Отец, видно, еще не скоро вернется. Я вас провожу, — сказала она.

Катя проводила их до Трехгорного переулка.

Распрощавшись, дядя Семен минут пять шел молча и улыбался.

— Ну, Клаш, как тебе Катя понравилась?

Клаша ответила не сразу: она только что положила целую пригоршню смородины в рот. Выплюнув смородину на ладонь, Клаша степенно сказала:

— Она девушка ничего себе, веселая. А старик сердитый.

— Старик нам мешать не будет, — усмехнулся Семен. — Да и какой он, к лешему, старик — ему сорок восемь годов.

Дядя Семен обернулся и поглядел в сторону Ваганьковского шоссе. В конце улицы была видна Катина фигура в синем, в горошинку, платье. Катя шла быстро, мелкими шажками, подпрыгивая на ходу и размахивая правой рукой.

— Ишь ты, трясогузочка! — засмеялся дядя. — Если бы она за меня замуж пошла, на красную горку и свадьбу справили бы…

— А почему не на покров?

— Раньше, Клаша, никак не выйдет! Деньжонок малость надо на свадьбу скопить, — сказал дядя.

Но свадьбу не пришлось справлять. В феврале 1915 года жениха взяли на войну и угнали на фронт под Ригу.

Глава третья