Мальчик как мальчик

Взор Мастера прояснился.

– И что же? – спросил он. – Скажите честно: хороши ли ваши стихи?

– Чудовищны, – радостно отвечал поэт. – Вечером напишешь, утром сам не поймешь. Знаете, такое спонтанное письмо. Я их на работе пишу, прямо на ходу, можно сказать.

– Гм, – удивился Мастер. – А нельзя ли полюбопытствовать? Прочтите что-нибудь.

– Да легко, – отозвался гость.

Полистал свою тетрадь и, в меру подвывая, исполнил уже известный романс:

Как я хочу быть негром…

– Ха, ха, ха, – рассмеялся Мастер по прочтении. – Как это занятно. Как изменилась поэтика за то время, что я… впрочем, это неважно. Я вспомнил, откуда вас знаю. Я видел вас… в доме скорби. Вы рассказывали про то, как встретились с самим сатаной и не поверили в его существование…

– Я? – изумился гость. – В каком доме скорби? С каким сатаной?

– С Воландом.

Иван вылупился на Мастера. Как будто даже подался назад вместе со стулом. Но близорукий Мастер ничего не замечал. На его глазах выступили слезы. Он потянулся к Ивану и накрыл его руку своей:

– Да, мой мальчик. Я все помню. Тогда вы тоже сказали, что стихи ваши чудовищны… и обещали больше никогда не писать… но я на вас не в обиде. Ведь вы здесь. Скажите, это он вас послал? Он вспомнил обо мне?

– Он? – тут Иван немного замялся. – Не знаю, о ком вы. Начальство тут ни при чем. Я этот адрес сам отрыл, в google-maps. Совершенно случайно.

– Не верю в случайности, – воскликнул Мастер. – Довольно! Я знаю, кем вы посланы. Значит, мой роман не забыт. И мои герои все так же гуляют вдвоем по лунной дорожке… – и он понес какую-то нелепицу, а потрясенный Иван отодвигался все дальше от стола, не выпуская, впрочем, из рук заветную папочку. Тут – и весьма вовремя! – на сцене вновь показался старый слуга Алоизий – с канделябром и корзинкой в руках.

– Опять старик разошелся, – оценил Алоизий вполголоса. – Как про своего Пилата заведет шарманку – так это на полчаса, не меньше.

С этими словами он поставил на стол корзинку с фруктами. Здесь были и яблоки, и груши, и гроздья превосходного винограда (гость с молодым аппетитом вгрызся в яблоко). Мастер, и правда, что-то еще говорил, адресуясь по большей части к Ивану, но, сказать по совести, слушатель был ему уже не нужен. Вот он поднялся на ноги, прошелся по залу, сжимая в руках черную шапочку, вернулся, снова сел, не переставая бормотать – и выглядел при этом полностью и безнадежно безумным. «О, боги мои, боги, – повторял он. – Яду мне, яду». При этих словах Иван так и прыснул яблочным соком себе на воротник. Но тут же утерся, притих и украдкой выбросил в окно огрызок.

За окном солнце закатилось, и округа была залита призрачным лунным светом. Пламя свечей трепетало. Ивану показалось, что где-то под высокими сводами проснулась и захлопала крыльями то ли сова, то ли летучая мышь.

– Гарри-поттер какой-то, – пробормотал он.

– Это что еще? – спросил Алоизий с подозрением.

Поэт усмехнулся.

– Так, – сказал он. – Вспомнилось… А ваш хозяин – с ним вообще все в порядке?

– Как видишь, – отрезал Алоизий.

Мастер опустил голову и умолк на некоторое время. Кажется, он всхлипывал, закрыв лицо руками. Алоизий тоже шмыгнул носом, но как-то скупо, механически.

– Устал я, – пояснил он Ивану. – Чтоб он сгорел, дом этот. Одна побелка сколько стоила… и купорос… Свечки за бешеные деньги приходится на деревне покупать, и те тухнут. Ибо света нам тут не положено, – он снова шмыгнул носом и сплюнул. – Моя бы воля…

Он так и не поведал, что стало бы в этом случае, так как Мастер вдруг вскинулся, хлопнул ладонью по столу и гаркнул:

– Алоизий, бездельник, – вина!

Гость и слуга переглянулись.

И вскоре после этого в зале началось уже форменное безобразие. Возникло на столе вино, явились и закусочки, и вот уже хозяин распоясался, и гость скинул свой жалкий сюртучок и отдал должное угощению; бедняга Алоизий сбился с ног, стараясь услужить обоим. Луна пришла и заглянула в окно, а пирушка все продолжалась, и не стихали разговоры за столом.

– Не будешь больше писать стихов? – допытывался хозяин у гостя.

– Н-не буду, – соглашался гость охотно.

– Правильно. Не пиши. Черт с ними! Черт со всем этим искусством! С литературой в особенности! – так негодовал хозяин, а сам даже хлопал в ладоши и притопывал ногою под столом. – Да, к черту все стихи, кроме Ивана Баркова и Корнея Чуковского! Как это у тебя… и мне сходить бы за вином… эй, Алоизий! Куда ты запропастился?

И приходил Алоизий, и нес тосканскую кислятину в глиняных бутылях, оплетенных сушеной лозой, тащил козий сыр, и оливки, и прочее. Бренчанье лютни доносилось неведомо откуда (альбом Массимо Лонарди крутился уж по второму разу), и беседа теряла всякий порядок.

– А что же тот парень, Иуда из Кириафа? – вопрошал Мастер и сам отвечал: – Записной негодяй и мошенник. Гнусный предатель. А вот нате ж вам, вошел в историю! Вот ты, Ваня, с чем войдешь в историю?

– Могу храм поджечь, – бодро отвечал Бездомный Поэт. – Как этот… Агасфер?

– Герострат, – со смехом поправлял Мастер. – Герострат сжег храм Артемиды Эфесской! Но это было еще до исторического материализма!