Мальчик как мальчик

– Ты не смог бы запретить этот спектакль, – возразил поэт, и в голосе его почему-то слышалась грусть. – Все истории повторяются. И вместо Иуды пришел бы другой.

– Да почему же? Почему?

Человек в плаще терял самообладание. Его сорванный хриплый голос более ему не повиновался. Ему чудилось, что это он сделался снова юным и пылким, что более подобало его собеседнику, но – вот беда – он не испытывал от этого ни малейшей радости.

Его спутник, напротив, казался взрослым и смертельно усталым. Он с трудом держался на ногах.

– Люди сами хотят быть малодушными, – отвечал он. – Вспомни: в этой пьесе даже ты предал меня. Хотя готов был назвать своим другом.

– Нет! Этого не было! – вскричал бывший Всадник. – Это всего лишь лживая сказка. Я еще доберусь до ее автора!

Юноша слабо улыбнулся. Осторожно поправил свой венок из неизвестных, но колючих цветов. Как видно, это украшение причиняло ему сильные страдания, и совершенно непонятно было, почему он его не сбросит.

– Ты прав, – ответил он. – Сказки всегда лгут. Просто в той… сказке… главному герою было слишком больно. Я помню. Очень больно и очень обидно, когда ты висишь на дурацком столбе с деревянной перекладиной, на потеху зевакам. Да еще на самом солнцепеке, когда темнеет в глазах, и слепни жрут тебя заживо. Знаешь, это слишком страшно, умирать. Даже если потом кто-то припишет тебе воскресение и вечную жизнь.

– Хватит! – человек в плаще резко взмахнул рукой. – Не говори больше ни слова. Я прикажу сочинить другую пьесу. В ней никто не умрет и все будут счастливы.

Поэт посмотрел на него. Вздохнул. И возразил:

– Еще никому не удавалось написать такую историю.

– Отчего же?

– Тот… другой… вечно искажает замысел.

Бывший Всадник покачал головой сокрушенно.

– Как тяжко тебя слушать, – сказал он. – Когда ты стал таким, мой светлый философ?

Тот, кого назвали философом, не успел ответить. Луна на мгновение померкла. Зато под потолком вспыхнули красные фонари, и на сцене одним действующим лицом стало больше.

Впрочем, лица-то как раз видно и не было. Новый герой стоял спиной к зрителям, мало того: лицо его было скрыто под черным капюшоном черной же хламиды, накрывавшей его фигуру с ног до головы. Фигура эта, казалось, выросла выше человеческого роста, и неправдоподобно длинная тень пересекала сцену. Гость не двигался.

– А вот и я! – сказал он густым басом. Бас этот был таким густым, что у слушателя возникало подозрение, что дело тут нечисто; и правда, говорившему явно способствовал радиомикрофон, спрятанный у него в петличке.

Человек в плаще и юный философ не тронулись с места, но стали как будто ближе друг к другу. Это была сложная мизансцена, сложная и (как сказал Савик Рогозинский) чертовски метафоричная.

– А вот и я, – повторил явившийся герой. – Тот, кто вечно искажает замысел.

Двое переглянулись.

– Позвольте поблагодарить вас от всей души, – с пафосом произнес W. (конечно, это был он). – Вы неизменно возвращаете меня к жизни! Но что я слышу? Какую это вы историю решили сочинить без меня? Вы забыли, что самодеятельность запрещена контрактом?

Не говоря ни слова, поэт закрыл лицо руками. Но его друг в белом плаще с алым подбоем оказался не робкого десятка. Казалось, он знает, что делает. А сделал он вот что: шагнул к младшему и обнял его за плечи.

– Кто тебя так напугал, друг мой? – спросил он ласково. – Не этот ли нерадивый халдей, которого я не так давно окунул головой в отхожее место?

Темная фигура содрогнулась. И как будто чуть уменьшилась в росте.

Поэт поднял глаза на собеседника, не веря своим ушам. Лунная бледность пропала с его лица. На губах появлялась и исчезала какая-то глупая, детская улыбка.

– Да, окунул в унитаз, и неоднократно, – продолжал человек в плаще. – И туда же выбросил его волшебный перстень. Дрянная была работа, и камень фальшивый.

Воланд немедленно поднял руку, словно желая поспорить. Но, натурально, не поспорил, а лишь воскликнул:

– Ах, как интересно!

Публика могла видеть: алмаза у него на пальце не было.

– Не бойся его, – посоветовал поэту бывший Всадник. – Теперь в его голосе нет силы. Да и в контракте тоже.

– Так, стало быть, так-таки и нету? – прогудел W. Вот странно: его бас и вправду легчал, теряя форманты, сдувался, как будто пустел изнутри.

– Нету, – подтвердил суровый Всадник. – Можешь подтереться своим договором.

– Рукописи не горят, – сказал на это Воланд.

– Оставь эти афоризмы для статусов в «контакте». Их так любят студентки младших курсов.

– Сами предложат! Сами всем дадут! – выпалил Воланд и сделал движение, чтобы обернуться. Однако не тронулся с места, будто прилип к собственной тени. Тень же эта заметно съежилась и своею формой теперь напоминала использованный, но почему-то не выброшенный черный презерватив.

– Смотри, – показал пальцем Всадник. – Это же просто пошлая пустышка. Крикливый попугай. Какой из него сатана? Это же консультант из брокерской конторы. У него нет ни единого собственного слова. Всего-то и зла в нем – на один рекламный слоган.

– Блестящая мысль! – сообщил тот, о ком говорилось. – Она мне не приходила в голову.

И это снова была идиотская цитата.