Маленький лжец

И ведь это только на одном языке. Есть ещё на французском: Je dis la verité («Я говорю вам правду»), или на испанском: la verdad amarga («горькая правда»). Немцы говорят sag mir die wahrheit («скажи мне правду»), хотя в годы войны эту фразу постигло забвение. На греческом правда – это Aletheia, что буквально означает «не забывать» – признание того факта, что мною часто пренебрегают.

Как бы то ни было, из всех многочисленных фраз, отсылающих ко мне, я более всего неравнодушна к выражению «правда, как она есть». Можно без труда представить, как эти слова звучат из уст короля. Как их произносит мать, расспрашивающая своего ребёнка. Как правду требует раскрыть Всевышний.

Правду, как она есть.

И она возвращает нас к месту, где началась эта история, – в город Салоники, на площадь Свободы, где четыре десятилетия назад нацисты унижали девять тысяч еврейских мужчин в день Шаббата: вывели под палящее солнце, заставили снова и снова приседать без передышки, избивали тех, кто падал, и убивали тех, кто сопротивлялся.

На этот раз, днём 15 марта, большая толпа горожан собралась в том же месте, чтобы вспомнить о позорных преступлениях той эпохи. Одни несли красные гвоздики в память о погибших. Другие держали в руках белые воздушные шары, на которых было написано два греческих слова.

Poté Xaná.

«Никогда больше».

Себастьян стоял на сцене с листом в руках

Ветер трепал его спадающие на лоб волосы, пока Себастьян с жаром рассказывал в микрофон о том, как много евреев пострадали в Салониках в 1940-х годах. Он говорил об избиениях. Об унижениях. О беспорядочных расстрелах. О жёлтых звёздах, которые их заставляли носить на одежде. О гетто барона Хирша. О колючей проволоке над стенами и трагической участи для каждого, кто пытался сбежать.

Себастьян рассказывал, как нацисты отдали бизнес его отца двум незнакомым людям и выставили его из его же магазина. Произнося эти слова, он думал о том, присутствуют ли сегодня в толпе дети тех незнакомцев и испытывают ли они хоть каплю стыда за своих родителей.

– Они разрушили нашу историю, нашу общину, наши семьи, – восклицал Себастьян. – Но наша вера по-прежнему с нами. Сегодня мы вспоминаем погибших. Но завтра борьба за правосудие должна продолжиться…

Присутствующие кивали. Кто-то аплодировал. Договорив, Себастьян отошёл в сторону и дал слово Охотнику. Охотник завершил выступление словами: «Мы никогда не остановимся и никогда не забудем», и толпа начала двигаться в сторону старого вокзала.

Себастьян занял место впереди. Он глубоко вдохнул и прищурился, глядя на облака. Было холодно для марта, и казалось, что вот-вот пойдёт дождь. Себастьян сунул руки в карманы. Хоть он и был рад, что мероприятие состоялось, но чувствовал, что было в нём что-то неправильное. В марше шагали здоровые, сытые люди, много молодых, да и не все присутствующие были евреями. На людях была модная одежда и беговые кроссовки. Здания тоже были не такими, какими их помнил Себастьян. Вот здесь появилась огромная парковка. А там построили новое здание суда. Старый рынок в Лададике, где когда-то продавали оливковое масло, переделывали в развлекательную зону, а на брусчатых улочках появились кафе и бары.

Всё вокруг казалось слишком современным, слишком ярким для такого серьёзного мероприятия, как будто Себастьян пытался втиснуть взрослую ступню в детский ботинок. Но, с другой стороны, увековечить память о событиях это не то же самое, что переживать их.

Он думал о тех, кого сегодня не было в толпе. Думал о матери и младших сёстрах, о том, как резко у него отняли возможность проживать дни в кругу семьи. Думал об отце и дедушке, о том, как они пытались уберечь Себастьяна от ужасов Аушвица, и о том, как Лазарь заставлял их каждый вечер находить хотя бы одну хорошую вещь и благодарить за неё Бога. С Ним ли они сейчас, наблюдают ли за маршем, организованным в их честь? И что думают об этом единодушии, проявленном на сорок лет позже, чем следовало?

Себастьян глянул через плечо. Около тысячи человек – столько же евреев осталось в Салониках. Одна тысяча. Там, где когда-то счастливо жили пятьдесят тысяч.

Себастьян вытянул шею. Он знал, что Фанни и Тиа где-то в толпе, но не мог их разглядеть. Помогла ли им его сегодняшняя речь понять, почему он живёт именно так и почему всё это на многие годы отдалило Себастьяна от семьи?