Мамка-кормилица

— Я это предчувствовалъ. Я это зналъ, — сказалъ онъ съ серьезнымъ озабоченнымъ лицомъ. — Естественное дло, что для такой испорченной женщины, какъ Еликанида, та монашеская жизнь, которую мы ей предписываемъ, никогда не будетъ по нутру. Я ее называю испорченной потому, что, суди сама: двушка, у ней ребенокъ неизвстно отъ кого… взяли мы ее изъ родильнаго дома… Естественно, что ей хочется прежней гулевой жизни… Ей хочется свободы, хочется блистать… Блистать по-своему, въ сфер ея своеобразныхъ поклонниковъ, но все-таки поклонниковъ… А этого-то у ней и нтъ. Жизнь ея тюремная, хотя и въ золотой клтк. Но все-таки, если она обязалась выкормить Мурочку, она обязана подчиняться! Я ей выскажу, все выскажу и постараюсь быть краснорчиве. Я ее пройму.

Екатерина Васильевна испугалась.

— Только ты, Базиль, не очень… Ты не нападай на нее сильно, — сказала она. — А то вдь Еликанида сейчасъ въ слезы, а это гибельно дйствуетъ на молоко, и потомъ печально отражается на Мурочк. Я давеча чуть-чуть начала упрекать и стыдить ее, и она чуть въ истерику не впала, такъ что мн пришлось успокаивать ее лавровишневыми каплями. А надо вызвать Акулину судомойку, и дать ей нагоняй за то, какъ она осмлилась угощать Еликаннду подсолнухами. И вообще запретить прислуг. Отъ моей горничной Даши я случайно узнала, что и лакей Павелъ презентовалъ тутъ какъ-то нашей Еликанид медовую коврижку. О, этотъ Павелъ для меня подозрителенъ!

— Будь покойна, Катишь… — сказалъ жен Колояровъ. — Я произведу обо всемъ этомъ подробное слдствіе… Я по-свойски… Я съумю. Вдь я когда-то былъ судебнымъ слдователемъ.

Лакей доложилъ, что кушать подано. Колояровъ снялъ вицъ-мундиръ и шейный орденъ, надлъ домашній пиджакъ и слъ съ Екатериной Васильевной обдать. Бонна была тутъ-же. Шурочка сидла около нея за столомъ на высокомъ стул, обвязанная подъ подбородкомъ, салфеткой, концы которой поднялись до головы и были удивительно похожи на свиныя уши. Двочка обдала за общимъ столомъ, когда не бывало постороннихъ.

Разговоръ, разумется, опять шелъ о мамк Еликанид, хотя Колояровъ снова началъ было о министр.

— Представь себ, что она мн сегодня бухнула, — сказала Колоярова. — Бухнула и повергла меня въ ужасъ… прямо въ ужасъ… „Мн, говоритъ, до того скучно, что впору даже уйти отъ васъ“… Что-то въ этомъ род…

Екатерина Васильевна взглянула на мужа, взглянула на бонну. Та приняла этотъ взглядъ за дозволеніе вступить въ разговоръ и прибавила:

— И мн то-же самое сказала на прогулк. „Что это, говоритъ, за жизнь! Меня такъ притсняютъ, что ужъ я подумываю, не уйти-ли мн“.

— Видишь, видишь, Базиль! Стало быть ужъ у ней есть что-нибудь въ голов,- подхватила Колоярова.

— Не посметъ, — проговорилъ мужъ. — Какъ она посметъ? Это своего рода договоръ. Онъ предусмотрнъ закономъ, какъ всякій договоръ. У ней нтъ разсчетной книжки, но я выдамъ ей разсчетную книжку завтра-же и заставлю подписать.

— Она неграмотная, — пробормотала бонна.

— Подпишутся свидтели, и она поставитъ три креста. Законъ ограждаетъ нанимателя, — доказывалъ Колояровъ, ковыряя вилкой рыбу, и вдругъ сказалъ служившему у стола Павлу:- Позвать сюда ко мн сейчасъ Акулину судомойку.

Черезъ пять минутъ Акулина, полная баба, лицо у которой было раздвинуто больше въ ширину, чмъ въ длину, стояла въ столовой около дверей и, держа руки подъ передникомъ, кланялась.

— Ты что это нарушаешь порядки, заведенные въ дом и нарушаешь спокойствіе господъ! — крикнулъ на нее Колояровъ. — Ты осмлилась выдать мамк Еликанид подсолнуховъ, зная, что всякая дача ей чего-либо състного, кром какъ съ господскаго стола, строжайше запрещена. А? Отвчай!

— Да вдь она проситъ, баринъ, ваше превосходительство. „Дай, говоритъ, мн потшить зубы“. Она даже совала мн три копйки, чтобъ я купила ей на вс три копйки подсолнуховъ, но я побоялась взять, — проговорила судомойка, покраснвъ лицомъ до степени варенаго рака.

— Чтобъ это было въ послдній разъ! Слышишь? Иначе паспортъ и разсчетъ въ руки — и вонъ! И ничего ей не давать изъ състного! Да и вообще ничего не давать. Еликанида не для кухни взята.

— Да вдь я думала, баринъ, что если поваръ Калистратъ Иванычъ ей когда даетъ, то отчего-же мн-то?..

— Поваръ даетъ? Что такое ей поваръ даетъ? — закричалъ Колояровъ. — Это для насъ новость! Говори! Что?

— Миндаль даетъ, кедровые орхи покупаетъ. Тутъ какъ-то корюшку копченую давалъ.

— Корюшку копченую? — воскликнула Екатерина Васильевна. — Ну, вотъ, вотъ, вотъ!.. Такъ я и знала! Оттого-то отъ Мурочки на прошлой недл новыми мужицкими сапогами и пахло! Оттого-то онъ и плакалъ. Корюшку копченую… Вдь это ужасъ!.. Мамк копченое! Нтъ, это изъ рукъ вонъ… Базиль… Ты обязанъ…

— Съ поваромъ я посл обда раздлаюсь. А ты ступай, — кивнулъ Колояровъ судомойк. — Павелъ! Теперь вы… Когда, въ какой день и въ какой часъ вы поднесли Еликанид медовую коврижку? — обратился онъ къ лакею.

Лакей вспыхнулъ.

— Коврижку-съ? Извините, ваше превосходительство, это дйствительно было, — отвчалъ онъ. — Но я знаю, что барыня имъ иногда коврижки даютъ, а потому думалъ…