Манящая корона

– Милостивые боги! – испуганно воскликнула хозяйка, ставя блюда на столешницу. – Чем же она провинилась, бедняжка, за что так сурово-то?

– А ни за что! Просто злость на ней сорвал, – с притворно-укоризненным видом отозвался молодой негодяй. – Его разжаловали с позором, из сотников в рядовые. Ну, обидно, конечно, захотелось отвести душу… На нашем брате-стражнике уже рискованно, можно и по морде получить, а жена-то сдачи не даст!

– Ах ты гаденыш! – не выдержав, рявкнул Монк. – Ничего я на ней не срывал, ни злости, ни обиды! Меня мешаешь с грязью, а сам-то ничем не лучше! Кто со мной на пару…

Он, побагровев, закашлялся: от бешеной злости перехватило дыхание. Слова «порол ее по приказу графа» так и не слетели с языка.

Как по команде в трапезной стихли голоса, стук ложек и приглушенное чавканье, и посетители повернулись к ним: кто с неподдельным интересом, кто с осуждением.

– Кушайте на здоровье! – сухо промолвила хозяйка и, презрительно фыркнув, пошла обратно на кухню, всем своим видом выражая негодование.

– Спасибо, голубушка! – улыбнулся молодой стражник и начал с большим аппетитом, громко причмокивая, поедать тушеную баранину.

Только страх перед грозным графом удержал бывшего сотника, уже схватившегося за края блюда, от того, чтобы швырнуть горячую дымящуюся массу в рожу сотрапезника. Пока поручение господина не выполнено, нельзя давать волю эмоциям. Надо пересилить себя и подождать.

Вот потом этот щенок жестоко поплатится за свою дерзость. И особенно за то, что разрушил его замысел, такой ясный, логичный и заманчивый.

* * *

Обширная поляна, раскинувшаяся недалеко от нависавшего над непролазной лесной чащей скалистого кряжа, была густо усеяна огромными валунами. Так показалось бы невнимательному путнику, случайно забредшему сюда, – тем более что сейчас как раз были сумерки, быстро сменявшиеся ночной тьмой. (В земле драконов то ли по какому-то необъяснимому капризу природы, то ли по желанию Небожителей сутки делились ровно надвое, и это была не единственная странность: само понятие «времена года» тут отсутствовало.)

Так что ошибка была бы простительной и легко объяснимой. Особенно если учесть, что во время контакта с Небожителями любому добропорядочному дракону полагалось замереть, сжавшись в комок, закрыть глаза, втянуть, насколько возможно, голову в плечи и сложить крылья… и вообще, стараться даже не дышать, всячески подчеркивая торжественность момента и свою собственную незначительность. Дабы Небожители, упаси Светлые Чертоги, не заподозрили никого из присутствующих в непочтительности и высокомерии или того хуже – в неподобающих мыслях и сомнениях по поводу их существования.

Точнее, в контакт с ними входил только вождь. А остальным самцам стаи полагалось брать с него пример. Самок же вообще не допускали к столь важному и ответственному обряду: не женское это дело, пусть лучше с дракончиками возятся.

По могучему телу Бруна пробежала судорога, его плотно прикрытые массивными кожистыми складками глаза широко раскрылись и полыхнули ослепительно-алым огнем. Это был знак того, что контакт благополучно завершен и что воля Небожителей сейчас будет доведена до всех членов стаи.

Вот тут недотепе, на свою беду забредшему на драконье сборище, полагалось бы сначала остолбенеть на пару секунд, потом испустить дикий вопль и помчаться наугад в темноту, не разбирая дороги, с бешено колотящимся сердцем и вставшими дыбом волосами… Но это было исключено: двуногие сюда не только не забредали, но и не могли забрести. Даже чисто теоретически. Невидимый, но могучий барьер, построенный в бесконечно далекие времена кем-то из Небожителей, надежно оберегал драконий народ от непрошеных визитеров. Сами драконы могли при необходимости его преодолеть, если искали приключений или добычи за пределами родной земли или если приходил вызов от двуногих с напоминанием об очень давней, но бесценной услуге, оказанной драконам их предками, которую до сих пор приходилось отрабатывать… Люди же – никогда. Пытались бессчетное количество раз (ибо как искателей приключений на то место, откуда у дракона растет хвост, так и просто жаждущих опорожнить драконьи сокровищницы было предостаточно), но невидимая сила властно отбрасывала их, попутно нагоняя такой необъяснимый и панический ужас, что даже самые отчаянные храбрецы удирали без оглядки…

Матерый, в расцвете лет и сил дракон, казавшийся угольно-черным в сгустившихся сумерках (хотя Брун был лишь темно-серым, с отдельными коричневыми пятнами), неторопливо обвел взглядом стаю, выдержал хорошо рассчитанную паузу, словно пытался прочитать мысли собратьев и определить, пришли ли они в должное смирение и в достаточной ли мере прониклись торжественностью момента.

– Братья-драконы! – наконец произнес он. – Небожители, вкушающие плоды безмерных заслуг своих в Светлых Чертогах, моими устами велят вам: слушайте и повинуйтесь!