Манящая корона

Как бы там ни было, получив нужные разъяснения и тронув коня, благородный дворянин на прощание наградил непочтительного плебея не мелкой монетой, а добрым ударом охотничьего арапника. А уж специально ли примерился так, что кончик арапника с вплетенным кусочком свинца хлестнул прямо по глазу, или на то была воля богов, отчего-то прогневавшихся на лесничего, известно только этим самым богам.

Будь окривевший лесничий умнее и смиреннее, он вспомнил бы пословицу о бессмысленности драки с силачом и тяжбы с богачом. А потом, остыв и здраво обдумав произошедшее, утешился бы мыслью, что второй-то глаз остался целехоньким! Но лесничий вместо этого подал жалобу на высочайшее имя, утверждая, что хоть он и неблагородного происхождения, но все-таки состоит на государственной службе, следовательно, в его лице было нанесено оскорбление самому Правителю, а это не должно остаться безнаказанным.

Правитель Ригун, рассмотрев жалобу, пришел к такому же выводу, велел отыскать не в меру горячего дворянина, коим оказался молодой рыцарь Вайс, и присудил его к крупному штрафу, половина которого причиталась казне, а другая половина – пострадавшему.

Через неделю, вернувшись вечером на заимку после суточного объезда, лесничий обнаружил, что от нее остались одни обугленные головешки, а жена с дочерью бесследно исчезли.

Повторная жалоба, поданная Правителю, ни к чему не привела. Правда, Ригун приказал произвести следствие, но ни женщину, ни девочку отыскать не удалось, они как в воду канули, а Вайс клялся всеми святыми, что никоим образом не причастен к трагедии на заимке. Он и так уже пострадал: пришлось предстать перед судом Правителя и платить штраф; зачем ему лишние неприятности? Да, может быть, он чересчур усердно проклинал лесничего, из-за которого перенес столько позора и унижений, и нельзя исключить, что кто-то из его друзей или из друзей его друзей принял слишком близко к сердцу его обиду и, не посоветовавшись с ним, по собственной инициативе решил наказать дерзкого… Кто именно? Боги ведают… У него столько друзей, что со счету можно сбиться!

Одноглазый лесничий, постаревший за эти дни на добрый десяток лет, не выдержав, назвал рыцаря бесстыдным лжецом и поклялся жестоко отомстить, после чего был немедленно уволен со службы. Так гласил закон Правителя Норманна: люди низших сословий не смеют безнаказанно оскорблять высших, а уж тем более угрожать им.

Вскоре бывший лесничий прибился к шайке Барона, быстро освоился, и горе было любому благородному человеку, оказавшемуся в их власти. Само слово «дворянин» действовало на Одноглазого магическим образом. Обычно молчаливый, замкнутый, даже угрюмый, в эти минуты он полностью преображался, становился разговорчивым и веселым, сполна наслаждаясь страданиями и паническим ужасом пленника. Тут его могла заткнуть за пояс только Малютка…

Барон недовольно поморщился. Чертовка, выманила-таки обещание, теперь отступать некуда! Если боги не будут милостивы к тому чернобородому стражнику, его ожидает очень нелегкая смерть… Ну, кто тянул дурака за язык?! Прошелся бы по Малюткиной матушке, по прочим предкам женского пола – и получил бы быструю милосердную кончину: нож в горло или под ребро… Так нет же, понадобилось орать: «Шлюха!»

Хотя, конечно, откуда он мог знать, что это – единственное слово, мгновенно приводящее Малютку в бешенство.

Тропа пошла наверх, а непроглядная чернота, обступившая их со всех сторон, впереди стала чуть-чуть светлее, как всегда бывает, если подходишь вплотную к опушке ночного леса. Это могло означать только одно: они начали подниматься по склону оврага, за которым располагалась усадьба Хольга.

Он знал, что Одноглазый не сбился бы с пути, что рано или поздно они доберутся до места, более того – страстно этого желал, но во рту все-таки пересохло, и озноб пробежал по спине. Накопившееся нервное напряжение не может пройти бесследно…

* * *

Хольг, покрепче стиснув железную лапку-прихватку, снял котелок с огня и отставил в сторону. Горячая смесь выглядела именно так, как и следовало. Теперь оставалось провести последнее испытание. Или, как много лет назад витиевато выразился покойный алхимик, сделать «контрольную пробу».

Граф снял с крючка ковшик на длинной рукояти, зачерпнул им масло из большого котла и осторожно, тонкой струйкой вылил в отдельную железную посудину, стараясь, чтобы уровень жидкости пришелся вровень с процарапанной риской.

«Небольшая ошибка не страшна, но все же лучше, если указанные пропорции будут строго соблюдены, ибо алхимия – точная наука и не терпит легкомыслия и небрежности…»