Манящая корона

Родственники Вайса согласились уплатить выкуп за его освобождение, естественно, не подозревая, что это ему не поможет: шайка приняла горе Одноглазого близко к сердцу, как свое собственное. В виновности рыцаря никто не сомневался, а его ли люди жгли заимку, убивали жену и дочку и прятали их трупы или наемники – это уже мелочи, не менявшие сути дела.

Но родственники выставили категорическое условие: перед тем как они отдадут деньги, их доверенный человек должен увидеть пленника живым и невредимым. Что же, это было весьма разумное требование, против него никто не возражал… Главное – получить выкуп, ради этого Одноглазый потерпит лишнюю пару суток! Тем сладостнее потом будет его месть, когда он доберется до рыцаря.

Кто же знал, что чертову Малютку так бесит это самое слово!

Он только-только прилег отдохнуть после обеда, едва успел сомкнуть глаза, как снаружи вдруг раздались громкие крики и ругань. Барон вскочил, будто вздернутый могучей рукой, схватил лежавший у изголовья меч и вылетел из своего угла пещеры, занавешенного суконным пологом, ничего еще не понимая, но уже охваченный недобрым предчувствием… И, выбежав со всех ног на поляну, растолкав сгрудившихся разбойников, закрывавших ему обзор, с первого же взгляда понял: предчувствие, увы, не обмануло: выкуп за Вайса растаял в туманной дали.

Рыцарь, лежа на спине, сдавленно хрипел и судорожно дергался, инстинктивно царапая землю связанными руками, закатившиеся глаза быстро стекленели. Жизнь уходила из него вместе с последними ударами сердца, выталкивавшими кровь из распоротых сонных артерий.

Трюкач и Одноглазый крепко держали растрепанную, злую Малютку. На ее правой скуле быстро темнел, наливаясь лиловой густотой, синяк: кто-то приложил от души, не пожалев девичьего личика.

Если бы пленника зарезал мужчина, он тут же отрубил бы ему голову. Но виновницей оказалась девчонка! И это было так неожиданно, так потрясло его, Барона, что рука, уже потянувшая меч из ножен, замерла.

– Зачем?! – прорычал он одно-единственное слово, придя в себя.

Девчонка гордо вскинула голову. Ее глаза горели яростным, испепеляющим огнем.

– Этот хам назвал меня шлюхой! А я…

Многоголосый возмущенный рев тут же заглушил ее слова. Разбойники были вне себя от бешенства: из-за такой чепухи лишить их честно заработанных денег!

Он мог выхватить меч и зарубить ее на месте. Мог властно указать пальцем сначала на нее, потом на подходящую крепкую ветку – и через пару минут она повисла бы, корчась в муках удушья. В конце концов, мог вернуться в пещеру, равнодушно бросив: «Делайте с ней что хотите!» Вот этот вариант понравился бы его людям больше всего, можно не сомневаться…

Вместо этого он, клокоча от ярости, не мигая уставился ей в глаза. Мало нашлось бы храбрецов, выдержавших этот взгляд.

Она выдержала. И в эти секунды, показавшиеся вечностью, он увидел и прочел в ее глазах очень многое, то, чего никогда не доводилось видеть прежде, чем не могли похвастаться даже обладательницы восхитительно пышных бедер и божественно красивых попок…И в душе что-то дрогнуло, перевернулось.

Он повелительным жестом приказал Трюкачу и Одноглазому отпустить девушку, взял ее за руку и повел в свое убежище, чувствуя, как с каждым шагом его все сильнее охватывает жгучее, внезапно вспыхнувшее желание.

Разбойники, остолбенев, застыли на месте.

Вайс, еще раз судорожно дернувшись, затих. До него долетел последний, чуть слышный хрип…

Это было недавно, меньше года назад. А кажется, будто прошла целая вечность…

Барон усилием воли прогнал воспоминания, нахлынувшие в самый неподходящий момент. Он оглядел своих людей, прильнувших к земле за изгородью, потом напряг слух.

Где-то совсем недалеко в кустах переливчато зачирикала пичужка. И почти сразу ее пение перекрыл донесшийся со стороны караульной вышки звук, самый красивый и замечательный в мире: мощный, здоровый храп крепко спящего человека. В унисон ему, подхватывая и дополняя, раздался второй, еще более благозвучный…

Барону приходилось слушать игру музыкантов-виртуозов, заставлявших плакать от восторга даже самых черствых и равнодушных людей. Но никакая музыка не казалась ему столь восхитительной, как этот дуэт, которому оставалось звучать считаные минуты. Ни один лицедей, сколь бы талантлив он ни был, не смог бы воспроизвести такую точную имитацию храпа. Караульные действительно спали, крепко и беспробудно.

Значит, старина Трюкач, дай боги ему здоровья и прямую дорогу в рай, не подвел. Сонное зелье попало по назначению, путь в усадьбу Хольга был открыт.

Он всем сердцем надеялся на это – и все-таки не смог сдержать нервной дрожи. Руки и ноги предательски ослабли, на глаза навернулись слезы. Ему понадобилось сделать изрядное усилие, чтобы прийти в себя и отбросить сразу две несвоевременные мысли.

Одна из них звучала так: «Теперь я – Пятый!»

У него хватило ума обуздать ликование. Сначала нужно довести дело до конца.

Вторая же взывала к остаткам благородства и великодушия: «Может, все-таки не убивать Трюкача…»