Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Одной из самых ярких звезд среди первых авторов привлеченных Алдановым к сотрудничеству в «Новом журнале», несомненно, был Владимир Набоков-Сирин, такой же, как и он сам сугубо эмигрантский, без российского литературного прошлого писатель – в отличие от И. Бунина, Б. Зайцева, М. Осоргина или же С. Полякова-Литовцева. Набоков был тринадцатью годами моложе Алданова, но оба они по большому счету заявивили себя на литературном поприще в одно и то же время – в начале 1920-х гг. Алданов обрел литературную славу сразу же после выхода его первых книг, к Набокову же известность пришла через добрых десять лет. Алданов и Набоков познакомились в 1932 г. в Париже. С самого начала знакомства отношения между ними складывались на основе взаимной симпатии и уважения. В «Других берегах» Набоков пишет:

Проницательный ум и милая сдержанность Алданова всегда были для меня полны очарования.

Это не мешало ему, однако, «кусануть» столь милого его сердцу человека:

Алданов на протяжении двадцати лет следил за тем, что я пишу, с каким-то подозрительным восторгом, находясь под впечатлением, что мое основное занятие – унижать собратьев по перу <…> Алданов относится к литературе как к какому-то гигантскому Пен-клубу или масонской ложе, равно связывающей талантливых и бесталанных писателей самодовольным договором об общей доброй воле, взаимном внимании и помощи и положительных рецензиях [NABOKOV-WILSON].

Возможно, именно это позднее высказывание Набокова дало основание Нине Берберовой утверждать, что в рецензии на «Пещеру» («Современные записки». 1936. Кн. 61. С. 470–472) Набоков якобы позволяет себе «насмехаться над расположенным к нему человеком печатно» [БЕРБЕРОВА (II)]. Впрочем, это утверждение при внимательном прочтении текста рецензии представляется голословным. Набоков оценивает роман Алданова в исключительно комплиментарных выражениях, особо выделяя присущие ему «очаровательную правильность строения, изысканную музыкальность авторской мысли» и мастерски встроенную в основной контекст персонажную линию Брауна, которую он определяет как «новеллу»356. По его мнению: