Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Брауновская новелла, проникнутая высокой прохладой, выдержанная в синих тонах, дает всему роману тот просвет в небо, которого не хватало ему.

<…>

Смерть Брауна безукоризненна. Холодок пробегает, когда он ищет «бессмертие» в энциклопедическом словаре. Вообще, если начать выбирать из романа все сокровища наблюдательности, все образцы вдохновения мысли, то никогда не кончишь. Кое-чего все же не могу не привести. Как хорошо скучает Витя в первый день своего пребывания в Париже!

«Витя с облегчением повесил трубку; в этом огромном городе нашелся близкий, хоть старый и скучный, человек». Незабываем старый еврей-ювелир, который «с выражением напряженного, почти страдальческого любопытства на лице, полу-раскрыв рот, читал газету». Все «письмо из России» великолепно и особенно описание, как Ленин с шайкой «снимался для потомства». «За его стулом стояли Троцкий во френче и Зиновьев в какой-то блузе или толстовке». «…Какие люциферовы чувства они должны испытывать к нежно любимому Ильичу…» «А ведь, если бы в таком-то году, на таком-то съезде, голосовать не так, а иначе, да на такую-то брошюру ответить вот так, то ведь не он, а я бы “Давыдычем” на стуле, а он стоял бы у меня за спиной с доброй, товарищески-верноподданнической улыбкой!» Это звучит приговором окончательным, вечным, тем приговором, который вынесут будущие времена.

Оставляя на совести Нины Берберовой, известной своим недоброжелательным отношением к большинству современников, ее высказывание, отметим, что, без сомнения, Набоков в своем видении литературного процесса был человеком гипертрофированно эгоцентричным. Если Алданов, по его представлению, видел себя в литературе почетным членом «какого-то гигантского Пен-клуба», то для него самого литературный мир явно представлялся как Олимп, на вершине которого восседал он сам первый. Алданов же обретался ниже ярусом, но неподалеку. Впрочем, в набоковской табели о рангах это была высокая оценка.

Начиная с середины 1930-х гг., и вплоть до кончины Марка Алданова, он и Набоков были тесно связаны между собой, причем, как свидетельствует их переписка, на доверительно-интимном уровне. Есть нечто общее и в писательских судьбах этих эмигрантов, ибо они оба вполне подпадает под житейское определение их коллеги литератора Юрия Иваска:

Эмиграция всегда несчастье, но далеко не всегда неудача.

В плане обретения успеха – литературной славы и даже всемирной известности, Алданов и Набоков являются самыми удачливыми русскими писателями чисто «эмигрантского» происхождения.

Еще находясь во Франции, Алданов спрашивал у близких знакомых, как идет вживание Набокова-Сирина в американскую почву, и какова она в плане книгоизданий. Об этом свидетельствует письмо ему Алексея Гольденвейзера от 13 сентября 1940 года: