Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Огорчался после отказа Кнопфа, а вышло к лучшему: и условия более выгодные, и чувство, что попал вроде как бы на Английскую набережную издательского мира после его Гороховой [ЧЕРНЫШЕВ А. (V)].

Хотя Алданов, по мнению биографов Набокова, и побаивался своего корреспондента – как человека «колкого и непредсказуемого», склонного к резким провокативным суждениям, он, отстаивая в полемике с ним свою позицию, выказывает при этом должную твердость и одновременно выдержку и дипломатичность. Эти его качества, например, очень наглядно прослеживаются в конфликтной ситуации по поводу опубликованного в первом номере «Нового журнала» отрывка из романа Александры Толстой «Предрассветный туман». Под свежим впечатлением от только что прочитанной книги журнала Набоков 21 января 1942 года отправляет Алданову такое письмо:

Дорогой Марк Александрович, что это – шутка? «Соврем<енные> записки», знаете, тоже кой-когда печатали пошлятину – были и «Великие каменщики» и «Отчизна» какой-то дамы и «Дом в Пассях» бедного Бориса Константиновича <Зайцева>, – всякое бывало, – но то были шедевры по сравнению с «Предрассветным туманом» госпожи Толстой. Что Вы сделали? Как могла появиться в журнале, редактирующемся Алдановым, в журнале, который чудом выходит, чудесное патетическое появление которого уже само по себе должно было вмещать обещание победы над нищетой, рассеянием, безнадежностью, – эта безграмотная, бездарнейшая, мещанская дрянь? И это не просто похабщина, а еще похабщина погромная. Почему, собственно, этой госпоже понадобилось втиснуть именно в еврейскую семью (вот с такими носами – то есть прямо с кудрявых страниц «Юденкеннера»359

) этих ах каких невинных, ах каких трепетных, ах каких русских женщин, в таких скромных платьицах, с великопоместным прошлым, которое-де и не снилось кривоногим толстопузым нью-йоркским жидам, да и толстым крашеным их жидовкам с «узловатыми пальцами, унизанными бриллиантами», да наглым молодым яврэям, норовящим кокнуть русских княжен, – enfin <фр. – в конце концов> не мне же вам толковать эти прелестные «интонации», которые валят, как пух из кишеневских окон, из каждой строки этой лубочной мерзости. Дорогой мой, зачем вы это поместили? В чем дело? Ореол Ясной Поляны? Ах, знаете, толстовская кровь? «Дожидавшийся» Облонский? Нет, просто не понимаю… А стиль, «приемы», нанизанные глагольчики… Боже мой! Откровенно Вам говорю, что, знай я заранее об этом соседстве, я бы своей вещи вам не дал – и если «продолжение следует», то уж, пожалуйста, на меня больше не рассчитывайте.

Я так зол, что не хочется говорить о качествах журнала – о великолепном стихотворении Марии Толстой360, о вашем блестящем «Троцком», о прекрасной статье Полякова-Литовцева

361.

Дружески, но огорченно.

Ваш Владимир Набоков – здесь и ниже [ЧЕРНЫШЕВ А. (V)].