Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Рад был Вашим неожиданным словам о Блоке. Я ему еще благодарен: если бы предыдущий стих кончался не словом «смердит», а, например, словом «тароватый», то он, при тонкости его ума, вероятно, сказал бы «жид пархатый». Вы приводите, однако, его звучные стихи об аэроплане как «полу-пророческие». Право, ничего пророческого в них не было. Вы этого можете не помнить, но я отлично помню, как не только в 1911 году, а много раньше, после полета Блерио, все фельетонисты газет описывали будущие ночные налеты на города, динамитные и зажигательные бомбы и т. п. Точно так же и «Скифы» с их гениальными мыслями («вы вспарывайте животы друг другу, а мы посмотрим») были переложением статей в изданиях большевиков и левых эсеров после Брест-Литовского мира. А кощунственные пошлости о Христе во главе красноармейцев я слышал от Луначарского задолго до «Двенадцати», да и Луначарский это заимствовал у кого-то из польских романтиков. Все это не мешает, к несчастью, Блоку быть большим поэтом. Что касается смерти Эммы Бовари, то я, помнится, говорил Вам, что и мне эта сцена кажется изумительной. Но в отношении Толстого все же это не тот, по-моему, класс: «полутяжеловес» и «тяжеловес», вульгарно выражаясь, имею в виду самоубийство Анны, сцену в Мытищах, охоту Ростовых и пр. Думаю, что Флобер сам это почувствовал, когда прочел «Войну и мир», – это видно из его письма. Так Буалев – не Флобер, но очень недурной писатель, – прочитав впервые Пруста, сказал: «Моя жизнь не удалась: вот как я хотел писать». Окончив свои «Политические рассказы», я, вероятно, начну исторический роман <скорее всего, это «Истоки» – М.У.

>, о котором подумываю давно. В этом нет противоречия с тем, что я Вам писал в прошлом письме: меня действительно интересуют лишь нынешние грандиозные события, но этот роман из недавнего прошлого (19 век) будет именно об этом: откуда это пошло. Впрочем, не знаю, решусь ли я на такое дело. Но статьи для хлеба мне надоели, от пьесы я отказался, в химики на военные заводы иностранцев пока не берут, а надо же что- нибудь делать.

Последнее высказывание Алданова – скорее всего, самоирония, ибо он, как никто другой, был завален делами. В письме к М.М. Карповичу от 1 мая 1942 года, например, он горько сетовал по поводу своей редакторской деятельности в «Новом журнале»:

Мы платим совершенные гроши, 1 доллар за страницу беллетристики и 75 центов за страницу всего остального. В денежном отношении писать у нас для автора – личная неприятность, <а для меня> редактирование (бесплатное, увы!) – настоящая катастрофа. Оно отнимает почти всё моё время [ЧЕРНЫШЕВ А. (VI). С.116].