Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Явление парламентского трансформизма, воспринимаемое Лабриолой как сплошная гнусность, усугубляет его пессимизм. Если раньше он находил хотя бы теоретические оправдания политике умеренных, то теперь пессимизм сокрушает и эти доводы. Все в том же 1879 году, отвечая другому из деятелей умеренных, Камилло Де Меису, который прислал ему экземпляр своей брошюры, Лабриола, отметив, что прочел ее «с большим огорчением», пишет далее:

«Вообразите себе картину этих дней, когда после длительного сговора Никотеры и Селлы дело дошло до откровенного сожительства левых с умеренными! Умеренные, начиная со Спавенты, Бонги, Ланцы и прочих, словно голову потеряли. Особенно молодежь! Бедная наша страна! Все поражено болезнью, все. Никаким лекарством тут не помочь. Дела идут все хуже»[432].

Проглядывающее в этом едком пессимизме разочарование в минувшем политическом увлечении пока по-видимому, не находит никакого другого выхода, кроме горестной констатации собственного бессилия. Обличение продажности, царящей в политической жизни, грозит вследствие этого парализовать любые попытки более глубокого анализа и вылиться в конечном счете в «злословие», не представляющее ни для кого практической опасности. Никаких других указаний, судя по всему, нельзя извлечь из ярких вспышек возмущения, которые часто повторяются в письмах Лабриолы к Бертрандо Спавенте. Достаточно привести следующие негодующие строчки из письма от 22 октября 1882 года:

«В письме не берусь объяснить Вам таинства Рима. Как смог бы я описать каждодневные сцены публичной торговли голосами в редакции „Пополо романо“? А как прелестно видеть Шове, прогуливающегося под ручку с Шошаммоккой… Даже вся философия истории не снабдит вас способностью понять Коккапьеллера… Каждый день видеть, слышать, обонять, трогать, вдыхать, ощущать эти навоз, грязь, гнусь, мерзость, ложь, бесстыдство – вот после этого-то и возникает точное, ясное и законченное представление о том, что такое Италия. Правда, можно задохнуться, но, когда миг смертельной опасности миновал, продолжаешь себе жить как ни в чем не бывало благодаря способности к приспособлению»[433].

Таким образом, напряженной исследовательской работе и теоретическому анализу в этот период сопутствует полный отход от политики. «Отвращение к политической коррупции», о котором сам Лабриола говорит в уже упоминавшемся первом письме Энгельсу[434], грозит, иначе говоря, превратиться в предлог, оправдывающий аристократическое уединение и практическую бездеятельность. Еще в 1883 году после смерти Бертрандо Спавенты он пишет его брату Сильвио, государственному деятелю лагеря умеренных, вытесненному политикой трансформизма с итальянской политической сцены:

«Здесь я ни с кем не вижусь и даже не читаю газет. Впрочем, пока Депретис не решится собственной кончиной положить конец нынешнему золотому веку, мы ни во что не должны ввязываться»[435]

.

И все же Лабриола не стал ждать смерти Депретиса, чтобы сменить беспросветный пессимизм на новый боевой политический задор в соответствии с новыми взглядами, сложившимися у него после кризиса политики умеренных.

4. От умеренной ориентации к социалистическому радикализму