Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Окончательное созревание кризиса политической умеренности в сознании Лабриолы можно датировать 1872 – 1873 годами. Осознание им этого кризиса стимулировали, вероятно, разные мотивы, в том числе и порожденные личными заботами. Приблизившись к тридцатилетнему рубежу, Лабриола все еще не обрел того прочного положения в обществе, которое позволило бы ему выйти из состояния «глубокого недовольства», наложившего свой отпечаток, как мы видели, на его первые юношеские опыты. Летом 1871 года он добился присвоения ученой степени и получил право на занятие профессорской должности при кафедре философии истории Неаполитанского университета. Однако на первых порах это практически ничего не меняло в перспективах его устройства. Осенью, взяв длительный отпуск без сохранения содержания, а фактически уволившись из гимназии, преподавание в которой сделалось для него невыносимым, он решил было попытать счастья в журналистике. Удовлетворительные условия были им найдены наконец в редакции «Унита национале», новой газеты умеренных, основанной в Неаполе Руджеро Бонги[416]

. На протяжении примерно одного года в 1871 – 1872 годах, в течение которого длилось его сотрудничество с этим печатным органом, он, видимо, пребывал в иллюзорном убеждении, что, подвизаясь на таком общественном поприще и активно участвуя в политической жизни, сможет внести свой вклад в дело национального возрождения, которое, на его взгляд, и являлось задачей умеренных (Лабриола видел в них не консерваторов, а «уравновешенных революционеров»

[417]

). Горестный опыт неаполитанских выборов 1872 года, ознаменовавший также крах собственных честолюбивых журналистских надежд Лабриолы, привел его к новому кризису.

Справиться с этим кризисом было нелегко. И не только потому, что для него вновь начался период мучительных поисков «устройства», к которым добавились тягостные семейные невзгоды. Как он сам пишет в одном из писем Бертрандо Спавенте в конце 1873 года, во всех этих трудностях ему виделись подтверждение его «прирожденной нелюдимости» и новый стимул к «раздражительности и пессимизму»[418]. Однако к таким настроениям его подталкивало нечто более серьезное, нежели пошлые кулуарные интриги с целью повлиять на исход университетского конкурса, в котором он участвовал в том году. После нескольких месяцев неопределенности и переживаний Лабриола выиграл этот конкурс, что обеспечивало ему вполне приличное положение, но не помогло избавиться от разочарований и склонности к пессимизму. Возглавив в 30 лет кафедру нравственной философии и педагогики Римского университета, он мог бы считать себя удачником, одним из тех, кто сумел добиться своего и перед кем открывается еще более привлекательное будущее. Именно такого рода мысли пытались внушить ему старшие коллеги по факультету, но эти-то утешительные рассуждения как раз и обостряли до крайности его угнетенное состояние.

Сразу же по прибытии в Рим Лабриола находит, что атмосфера в столичных литературно-политических кругах непригодна для дыхания: «от такого воздуха можно сделаться кретином»[419]. И это его впечатление не меняется, когда он по праву занимает свое место в храме мужей науки, профессор среди профессоров: в этом «диковинном мире» ему по-прежнему нечем дышать. Вокруг себя он видит спиритуалистов и позитивистов, которые состязаются друг с другом в интеллектуальном тщеславии и прекраснодушных намерениях осуществить некое культурное обновление – намерениях, с которыми не сочетается никакое серьезное дело. В письмах к Бертрандо Спавенте Лабриола описывает это окружение в острополемических тонах, с множеством карикатурных примеров, рассказывая, как он пытается защититься от него с помощью иронии.