Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Именно участие Маркса и Энгельса в событиях 1848 года лежало в основе предложения Энгельса делать различие между «историческими» нациями и народами «без истории», то есть не имеющими исторического опыта государственности и приговоренными историей к исчезновению, – говоря вообще, этим же объясняется и отрицательное отношение Маркса и Энгельса к национализму, хотя они и не порывают со своими демократическими обязательствами, взятыми, например, в отношении Польши[871]

.

Энгельс писал, что четко определившимися великими историческими нациями Европы, нациями, несомненно, «жизнеспособными», являются Франция, Испания, Скандинавия, Англия, Италия, Польша, Германия и Венгрия. Однако только первые четыре, как считал Энгельс, – уже сформировавшиеся национальные государства, а остальные заслуживают полного суверенитета; Германия и Италия должны снова найти для себя место, обеспеченное им прошлым, путем объединения, а Польша и Венгрия – два порабощенных народа – выстояли, несмотря на ассимиляцию, и, следовательно, способны вести независимое национальное существование. Другие же народы потеряли свою «политическую жизнеспособность». Таковы, например, чехи – умирающая национальность, которую следует отнести к нациям без истории, к народам, у которых никогда не было ни истории, ни необходимой энергии. Эти последние представляют собой «натуральные», крестьянские, варварские народы, какие-то остатки народов и этнографические экспонаты; таким народам, по примеру Окситании, включенной в состав Франции, поглощение их Германией или Венгрией даст в качестве компенсации «демократию».

Характерная черта, обесценивающая южнославянские и балканские народы, согласно статьям Энгельса в «Новой Рейнской газете», следующая: это народы, которые должны исчезнуть, так как они являются «главным орудием контрреволюции

»[872]

. Таким образом, за выделением народов без истории и за естественным отбором сильных государств скрывается другое различие – деление наций на революционные и контрреволюционные, а поскольку такое деление изменчиво и зависит от конъюнктуры, то состав полярных групп государств может подвергаться некоторым изменениям. И хотя впоследствии Маркс и Энгельс признали ограниченность своих этнологических познаний, их сомнения относительно будущего славянских и балканских народов возросли, а оценки остались связанными с судьбами «главных государств».

Отказ в будущем чехам включен в контекст самого сурового осуждения панславизма. Было признано, что объединение славян открыло бы путь русской гегемонии. Нападки были направлены на Бакунина, который на Пражском конгрессе в июне 1848 года говорил о славянах как о «рабах земли» и восхвалял естественное право национальностей на существование и на восстание, объявив любое национальное движение угнетенных справедливым делом. Однако полемика, которую развернул Энгельс, касалась всех поборников национальных движений, считавшихся контрреволюционными или способными привести к контрреволюции. Такая позиция вынудила Энгельса отмежеваться от всех национальных движений. Тридцать с лишним лет спустя он в письме Бернштейну признал: «Первоначально – поскольку все мы сперва прошли через либерализм или радикализм – мы оттуда переняли это сочувствие ко всем „угнетенным“ национальностям, и я помню, как много времени на изучение мне понадобилось, пока я отделался от этого – но зато уж основательно». Но далее, во имя интересов пролетариата, Энгельс в том же письме обнаружил постоянство оценок и выбора в том, что касалось революционной стратегии: