Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Необычайное брожение национальных противоречий и связанное с ними невероятное кипение страстей и идей, интеллектуальная смелость, обновляющая эстетику и науки, – все это привело к тому, что Центральная и Западная Европа – как в пределах, так и за пределами влияния II Интернационала – явилась крупным центром истории марксизма и исследовательской работы по национальному вопросу. То, что сегодня называют кризисом марксизма, кризисом, возникшим отчасти из-за недооценки государственного принуждения и силы национализма, а следовательно, из-за недостаточности анализа национальной реальности и в равной мере в результате таких более серьезных факторов, как влияние национализма на рабочее движение и превращение социализма в государственную идеологию, свидетельствует только об одном – о тяжести нанесенного марксизму ущерба. Вот почему следовало бы теперь взглянуть на причину такого положения глазами историка.

2. «Горизонты 1848 года»: исторические нации и народы без истории

Наследие первоначального марксизма по тому, чтó считают национальностью и нацией, таким образом, не являлось плодом добровольной и синтетической разработки этой проблемы – оно было прежде всего результатом установленной Марксом и Энгельсом связи европейского демократического национального движения, в частности движения в германской Европе, с «горизонтами 1848 года»[867]

. Оно связано также с деятельностью Маркса и Энгельса в I Интернационале в поддержку дела ирландцев и поляков, обнажившего противоречия между национальным вопросом и национализмом внутри самого рабочего движения. Вклад Маркса и Энгельса в разработку этой проблемы и оставленные ими при ее анализе пробелы можно объяснить, отталкиваясь от их фундаментальной концепции развития капитализма, являющегося результатом всемирной истории и предпосылкой социализма; они были настолько поглощены разработкой этой концепции, что оставили незаконченным исследование национального вопроса. Тезис о национальном государстве, имплицитно принятый с самого начала, постепенно все больше утверждал себя и в конце концов стал базой для создания II Интернационала, состоявшего из партий, пользующихся признанием в рамках существующих государств. В этих условиях, когда едва ли не окончательно была закреплена организационная и стратегическая линия рабочего движения, Каутский стал первым, кто предпринял попытку придать стройность и последовательность марксистской теории современной национальности.

«…Победа английских пролетариев над английской буржуазией имеет решающее значение для победы всех угнетенных над их угнетателями» – таков вывод, сделанный Марксом в речи, произнесенной в Лондоне 29 ноября 1847 года по случаю годовщины польского восстания 1830 года[868]

. То было время, когда писался «Манифест Коммунистической партии», время кануна «весны народов» 1848 года, и молодой марксизм, выступавший тогда от имени пролетариата несколько философски, попытался совместить рабочее движение, которое, несомненно, стояло на первом месте, с движением национальным.

Но Маркс и Энгельс были воодушевлены событиями в Польше и до такой степени разделяли накалившиеся демократические страсти с членами польских эмигрантских ассоциаций в Лондоне, Париже и Брюсселе, что в Кёльне Маркс, например, предпочел примкнуть к Демократической ассоциации, а не к коммунистическому союзу или партии. Итак, впервые Маркс и Энгельс соприкоснулись с национальным вопросом в момент воспевания ими классовой борьбы и в рамках немецкого демократического движения, возлагавшего надежды на «Великую Германию», пока не наступило разочарование из-за Франкфуртского парламента и не развеялись все иллюзии под ударами контрреволюционных репрессий. На страницах «Новой Рейнской газеты» Маркс и Энгельс формулировали свою позицию перед лицом национальных восстаний в Центральной Европе, выступая главным образом против вмешательства царской России, представлявшейся им последним жандармом Священного союза. Они высказывались в пользу восстановления Польши, сохранения Австрии в ущерб чехам, реставрации Венгрии в ущерб хорватам и даже заявляли о желательности исчезновения южнославянских национальностей, «которые история уже в течение столетий влечет за собой против их собственной воли» и которые «неизбежно должны быть контрреволюционными»[869]. Топ их выступлений становился крайне презрительным, когда они говорили о панславизме, который «по своей основной тенденции направлен против революционных элементов Австрии и потому… заведомо реакционен»[870].