Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

В конце концов Бебель сыграл роль посредника между двумя различными крылами партии. Подобно радикалам, он отстаивал возможность обращения при определенных условиях к массовой политической забастовке и в Германии, но вместе с реформистами, враждебно относящимися к такого рода забастовкам, он отверг применимость русского образца для Германии. Среди противников массовой забастовки особенно выделялся ревизионист Эдуард Давид. В своей в некотором смысле примечательной речи на съезде он предпринял лобовую атаку на Розу Люксембург, всячески упирая на несводимость германских условий к русским. Теории люксембургианского толка, усматривающие в массовой забастовке средство открыть путь процессу социальной революции, подчеркивал он, в Германии могут лишь лить воду на мельницу карателей. Если из русских событий и следует извлечь какой-то урок, то смысл его прямо противоположен тому, который извлекает Люксембург:

«Русская революция учит нас многому, но только прямо противоположному тому, в чем нас хочет убедить Роза Люксембург. Русская революция учит прежде всего, что условия революции… в России никоим образом не могут быть уподоблены условиям, которые существуют у нас в Германии. То, что там представляется правильным, у нас может оказаться совершенно неверным, и было бы чистым безумием стремиться извлечь из русских условий выводы для выработки необходимой нам тактики… Однако в таком безумии и заключается метод товарища Люксембург».

Столбовой дорогой для Германии является путь парламентской демократии с присущими ей методами:

«Завоевание политической власти не означает, что наши идеи завоюют большинство народа. Достичь чего-нибудь подобного насильственным путем, оставаясь партией меньшинства, мы считаем невозможным ни сейчас, ни в самом далеком будущем»[246]

.

Среди тех, кто на съезде решительно выступил против массовой политической забастовки, был глава профсоюзов Легин, который заявил, что, «однажды вступив на путь массовых действий, мы фактически окажемся перед лицом революции. Пути к отступлению тогда у нас уже не будет»[247].

В конце концов съезд 287 голосами против 14 и двух воздержавшихся принял резолюцию, представленную Бебелем. В ней говорилось, что партия признает массовую политическую забастовку оружием, применимым для достижения двух целей: защиты всеобщего избирательного права и права на объединение и для завоевания «важных основных условий» освобождения пролетариата. Признавалось необходимым, следовательно, открыто развернуть пропагандистскую работу в предвидении возможного применения массовой забастовки[248]

. Комментарий центрального органа профсоюзов по поводу принятия съездом резолюции о массовой забастовке выражал жесткую, непримиримую оппозицию этому решению: профсоюзы не потерпят, чтобы в их рядах велась «пропаганда массовой политической забастовки»[249].

Вскоре после съезда партии накал дискуссии о массовой забастовке резко усилился. Начиная с ноября все более частыми стали манифестации и выступления в поддержку избирательной реформы в различных землях. Движение нарастало. Из Саксонии оно перекинулось в Пруссию; вместе с массовыми выступлениями дальнейшее развитие получила дискуссия о соотношении между обстановкой в России и в Германии. Напор радикального крыла в партийной печати становился все более ощутимым. «Фольксштимме» 10 ноября писала, что урок русской революции заключался в том, что она на деле полностью опровергла миф, будто народ не в состоянии одолеть государство с его аппаратом власти[250]

. 11 ноября Роза Люксембург заявила в «Форвертс», перешедшей теперь под контроль радикалов, что русская революция знаменует возврат на авансцену революционного марксизма[251]. 14 ноября «Лейпцигер фольксцайтунг» писала, что русские события означают похороны немецкого ревизионизма; пролетариат и в Германии признал «массовую революционную забастовку» оружием своей борьбы[252].