Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Тот же Мартов уже в сентябре 1907 года детально сформулировал понятие диктатуры пролетариата, комментируя набросок программы левого крыла социалистической партии Польши. Упрекая польских товарищей в том, что из-за боязни бланкистской «ереси» они не заметили ереси ревизионистов и не были готовы с достаточной твердостью отстоять «необходимость диктатуры пролетариата», Мартов определял последнюю как «государственную власть», опирающуюся на «революционные силы», а не на «демократические права, гарантированные конституцией». Даже «в лучшем случае», которого столь жаждали «любители мирного развития», только собственное бессилие могло помешать буржуазии нарушить «демократические права», если они не были бы «защищены революционной силой». Мартов, который был «не менее чувствителен, чем кто-либо другой», к опасности «бланкистской интерпретации пролетарской политики как в Польше, так и в России», считал, что приход пролетариата к государственной власти надо рассматривать и формулировать как

«дополнение того процесса, с помощью которого пролетариат, организованный в классовую партию в рамках демократического государства и поддерживаемый теперь революционной силой, ломает законные нормы буржуазного государства, начинает гражданскую войну и доводит до конца разрушение буржуазного общества»[433].

Постулируя применение революционной силы, мартовская концепция революции и пролетарской диктатуры была весьма близка к теории Плеханова и Ленина и в то же время сближалась с концепцией Каутского и западных социал-демократов в том плане, в каком она трактовала завоевание власти пролетариатом как апогей его организационного роста в рамках демократического государства, но не как победу «якобинской партии»[434]

. Насилие пролетарского государства должно быть обращено против меньшинства эксплуататоров, в защиту господствующего большинства.

Если Мартов выступал с возражениями против якобинской речи Плеханова в 1903 году[435], то Ленин не только одобрил это заявление «старого якобинца», но и пошел дальше в своих замечаниях на проект программы партии 1902 года. В этих замечаниях он рассматривал диктатуру пролетариата как власть единственного «действительно революционного класса», который в случае необходимости может прибегнуть к силе в борьбе против непослушных мелких производителей. Он отмечал:

«Если бы мы действительно положительно знали, что мелкая буржуазия поддержит пролетариат при совершении им его, пролетариатской, революции, тогда не к чему бы и говорить о „диктатуре“, ибо тогда вполне обеспечено было бы нам такое подавляющее большинство, что и без диктатуры прекрасно обошлись бы (как и хотят уверить „критики“ [то есть ревизионисты])»[436]

.

Вера Засулич отреагировала тогда на это немедленно и очень резко: «Над миллионами-то! Попробуй-ка!»[437] Мартову, однако, понадобилось добрых 15 лет (из них – целый год большевистского опыта), чтобы решиться на дискуссию о ленинском толковании диктатуры пролетариата и попытаться лишить его марксистской легитимности.

Мартов считал, что, по Марксу, диктатура пролетариата предполагает наличие пролетариата, который, еще не составляя большинства как класс, по крайней мере признан подавляющим большинством угнетенных в качестве «единственного класса-освободителя» в его исторической борьбе против «богачей-капиталистов», против «исключительно угнетающего класса». Согласно Мартову, Маркс не говорил о господстве пролетариата «посредством насилия над непролетарским большинством». Парижская Коммуна, например, была диктатурой пролетариата, поскольку «выборные представители рабочего класса» были только его правительством и получили власть из рук этого большинства.