Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

С началом революции в Австрии и Германии в октябре – ноябре 1918 года меньшевики приветствовали «начало социалистической революции на Западе», надеясь на то, что она европеизирует грядущую русскую революцию: прогрессивная Европа шла на помощь своему «арьергарду… отсталым странам Востока и прежде всего революционной России, раздавившей царизм». С большим облегчением Мартов мог теперь сказать «немецким товарищам»: «Сейчас мы смотрим на Берлин, а не на Москву как на центр революции». Германия, становившаяся «сердцем мировой революции пролетариата», должна была, по его мнению, оказать помощь «отсталым странам, которых привела к революции военная катастрофа», и «помочь им выйти из тупика, в котором они оказались». Так российские меньшевики, получив толчок со стороны, надеялись избежать прямого столкновения с господствовавшими в России большевиками[440]

.

В то же время, поскольку перспектива революции на Западе была благоприятной, а гражданская война превратилась в обычную борьбу между «красными» и «белыми», меньшевики могли пойти на некоторые уступки большевистскому режиму, который в их глазах был единственным защитником революции против контрреволюции, белогвардейщины и иностранной интервенции. Учитывая это, меньшевики отказались от требования нового созыва Учредительного собрания и приняли советский строй «как факт, но не в принципе»[441]

. Отказавшись от старой позиции «третьей нейтральной силы», они выступили в двоякой роли официальной, но «непримиримой» оппозиции советскому строю: как лояльные защитники России от контрреволюции и как непримиримые противники «утопической» экономической политики, большевистского террора. С этого момента постоянные призывы к соблюдению «Советской конституции» превратились в боевой клич и самое сильное орудие меньшевистской пропаганды.

Изгнанные из Советов 14 июня 1918 года меньшевики благодаря этой новой оппозиционной политике временно вновь стали легальной партией, и 30 ноября 1918 года их даже опять допустили в Советы. Растущее напряжение между лояльностью и оппозиционной непримиримостью со всей определенностью подчеркнул VII съезд Советов в декабре 1919 года. На открытии съезда Федор Дан торжественно обещал, что меньшевики присоединятся к «единому революционному фронту… в защиту революции». Но затем выступил Мартов с яростным разоблачением «систематического нарушения» большевиками Советской конституции, которую они сами и разработали. Клеймя «бюрократическое вырождение» советской государственной власти, он требовал «восстановления Советской конституции», равноправия «для всех трудящихся города и деревни, свободы печати, объединений и собраний, равноправия всех граждан перед лицом народных судов, которые должны действовать на основе четко сформулированных законов» и, что особенно важно, отмены всех репрессивных мер, арестов и террора[442]

.

Ленин с презрением отверг призыв Мартова восстановить советскую демократию, государственные правовые основы, гражданские и политические свободы, назвав все это шагом «назад, к буржуазной демократии и ничего больше», и, раздавив в зародыше все иллюзии меньшевиков, заявил под бурные аплодисменты: «И вот когда мы слышим такие декларации от людей, заявлявших о сочувствии нам, мы говорим себе: нет, и террор и ЧК – вещь абсолютно необходимая»[443]

.

Меньшевики не имели особого успеха и в июле 1919 года, когда в своем обращении, озаглавленном «Что делать?», предложили умеренную альтернативу типа нэпа вместо экономической политики «военного коммунизма». Будучи сторонниками смешанной экономики, при которой крестьяне, получив землю и освободившись от реквизиций и принуждений, могли бы работать на рынок, меньшевики потребовали денационализации мелкой промышленности, ограничения государственной собственности только крупными промышленными предприятиями, объединения государственного и частного капитала в некоторых отраслях промышленности и сохранения частной собственности в других сферах[444]. Их экономическая политика предусматривала легализацию советского строя и восстановление гражданских и политических свобод. Когда же в марте 1921 года Ленин объявил о нэпе, приняв экономические меры, похожие на те, которые предлагали меньшевики, он сделал это только потому, что советская экономика действительно находилась в состоянии застоя, но при этом он абсолютно игнорировал реформы «в политической области» как обязательное условие проведения этого курса. Поэтому не удивительно, что Мартов не принял нэп Ленина, считая такую политику «зубатовщиной чисто экономических уступок без каких-либо изменений политического порядка»[445].