Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Меньшевики начали практически проводить свою наиболее агрессивную – после войны – политику и пропаганду в ходе забастовок, которые потрясли Москву и Петроград в феврале 1921 года. 27 февраля на стенах Петрограда появилась по меньшей мере тысяча листовок с обращением: «Российская социал-демократическая рабочая партия к рабочим Петрограда, умирающим от голода и холода!» Листовка, написанная Даном, выражала протест против отсутствия политической свободы как «главного недостатка нашей системы и нашей государственной политики». Этого можно избежать, говорилось в листовке, только предоставив «свободу всем трудящимся» – «свободу слова, свободу печати, свободу объединения в партии, профсоюзы, культурно-воспитательные ассоциации». Но на первом месте стояло требование «новых свободных выборов в Советы», без «махинаций и принуждений», которые превращали их до этого в «жалкий фарс». Так и только так можно было гарантировать, что коммунистическая партия, «закрытая, задушенная бюрократами и оторванная от рабочих масс», не будет более «править по-диктаторски» государством, а управление им будет передано «в руки трудящихся». И лишь таким путем можно будет наконец «осуществить истинную рабочую демократию»[452].

Из Берлина, куда он был выслан, Мартов приветствовал меньшевистскую пропаганду Дана, и в особенности лозунг «свободных выборов в Советы». Кампания подобного рода, писал он в одном из писем меньшевистской группе в Лондоне, сплотит рабочих «в единый фронт против большевиков». Кроме того, она могла бы послужить рычагом для «упразднения коммунистической диктатуры»[453]

. В глазах Мартова эту гипотезу «блестяще подтвердил» кронштадтский мятеж, в котором «масса таких закоренелых большевиков, как матросы», восстала против большевистского режима ради «свободных Советов и политической свободы»[454]. Кронштадтский мятеж и его «подавление руками Троцкого», как и ранее прошедшие забастовки в Москве и Петрограде, представлялись Мартову как «события, означающие поворот в истории русской революции»[455]

. Это одновременно стало и поворотным моментом в отношении Мартова и меньшевиков к большевистскому режиму и большевистской партии. Для Мартова большевизм уже не был «защитником самих основ революции против вооруженных сил внутренней и иностранной контрреволюции»; он превратился для него в колыбель возможной «цезаристской, бонапартистской»[456] диктатуры. Определенно предвидя «термидорианское, бонапартистское завершение» большевистской диктатуры, Мартов уже в июне 1921 года внимательно вглядывался в политический горизонт в поисках того, кто это завершение осуществит, и даже спрашивал себя, не встанет ли Ленин, как всегда исключительно занятый интересами партии и, «честно говоря», неизменно отказывавшийся от «эгоцентристской» возможности «создать вокруг себя ореол наполеоновской легенды», «во главе термидорианской ликвидации революционного периода или же, наоборот, окажется его жертвой»[457]

.

С этого времени Мартов, свободный от всех обязательств, прекратил бороться со своей марксистской совестью и отчаялся найти формулировку, которая позволила бы русской социал-демократии вписаться в большевистскую Октябрьскую революцию и в советскую систему. Малый остаток жизни он потратил на то, чтобы, пользуясь марксистскими средствами, более или менее подходящими к случаю, провести угнетающий в своих выводах анализ послереволюционного Советского государства и общества по мере их развития. Если ответом большевиков на поражение революций в Центральной Европе и послевоенную стабилизацию здесь были ленинский нэп и сталинский «социализм в одной стране», то Мартов и меньшевики извлекли совсем иной урок из того, что революции и социализм на Западе не помогли «страдающей» русской революции защититься от себя самой[458]. Все говорило о том, что Октябрьская революция не могла не переродиться. Если режим большевиков рухнет, писал Мартов незадолго до смерти, то меньшевики должны быть готовы собрать пролетариат в «союзе с организованным крестьянством», но без буржуазных партий, чтобы восстановить демократию и обеспечить пролетариату «максимально возможное число позиций в государственной структуре»[459]

.

Эрвин Вайссель.

СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ И ДИСКУССИЯ О СОЦИАЛИЗАЦИИ