Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Оптимистический взгляд на судьбы международной революции, характерный для Коммунистического Интернационала на первых порах, а также анализ этого вопроса его руководителями широко отражены в документах, и нет необходимости иллюстрировать их цитатами. Однако важно подчеркнуть, что этот оптимизм не менее, чем строгий, только что законченный «научный» анализ экономического и социального кризиса капиталистического мира, основывался на особой психологической позиции wishful thinking [принятия желаемого за действительное. – Ред.]. Убеждение большевиков (а его разделяли все течения, входившие в Коминтерн), что русская революция является прологом европейской социальной революции (согласно прогнозу, с которым были согласны после 1905 года политические деятели, стоявшие на разных позициях, – Ленин, Троцкий и Каутский) и что единственной гарантией ее спасения была помощь победившего революционного пролетариата в некоторых крупнейших капиталистических странах Запада, очень часто побуждало коммунистическое движение принимать собственные желания за действительность, переоценивать, с одной стороны, зрелость революционного потенциала на Западе (а также, пусть в несколько ином виде, в колониях) и недооценивать, с другой стороны, как прочность буржуазных режимов, так и специфику рабочих традиций в Европе и Америке. При всем том, что в нем было иллюзорного, этот диагноз касательно соотношения сил лежал в основе стратегии, в которой развитие революционного процесса и защита его первого аванпоста были неразделимо связаны между собой. По мере того как последовавшие после 1921 года события укрепляли все возраставшую веру в возможность самостоятельного выживания первого социалистического государства, концепция революционного процесса как непременно международного процесса все более освобождалась от волюнтаристского элемента, который в свое время вдохнул в нее жизнь, и оставалась привязанной к анализу империализма, который превратился в застывшую схему, сильно грешившую чертами экономизма.

На фоне еще не поколебленной уверенности, что революционный процесс непременно примет международные масштабы, возникла и сформировалась концепция всемирной партии революции. Так как послевоенный социальный и политический кризис принял всемирный характер и его разрешение не могло не выйти за рамки отдельных стран, необходимо было не только создать как можно скорее коммунистические партии, способные руководить революцией и избавить массы от влияния социал-демократии, но и скоординировать их действия в международном масштабе. В 1919 году, в момент создания Коммунистического Интернационала, эта убежденность выражалась столь же твердо, сколь туманно.

«Конгресс, – говорилось в обращении к 39 коммунистическим и левым социалистическим партиям, организациям и группам о созыве I конгресса Коммунистического Интернационала, – учитывая постоянную связь с движением и методическое руководство им, должен создать объединенный орган борьбы – центр Коммунистического Интернационала, который подчинил бы интересы движения каждой страны общим интересам революции в международном масштабе»[1054]

.

А в «Платформе», принятой I конгрессом, говорилось еще более обобщенно:

«Интернационал, который окажется способен подчинить так называемые национальные, интересы интересам интернациональной революции, осуществит тем взаимную помощь со стороны пролетариата различных стран, а без экономической и других видов взаимной поддержки пролетариат не в состоянии построить новое общество»[1055].

Даже Ленин не был в ту пору более точным:

«…пролетарский интернационализм требует, во-первых, подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе; во-вторых, требует способности и готовности со стороны нации, осуществляющей победу над буржуазией, идти на величайшие национальные жертвы ради свержения международного капитала»[1056].