Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«опасным разрывом между программной установкой и организационной структурой, который с самого начала обрекал на неудачу применение на практике тех новых тактических решений, которые могли быть вызваны обстановкой; этому тезису предстояло выполнять роль необходимого звена в отношении последующих гипотез, в которых могла появиться необходимость в ходе неравномерного развития мировой революции»[1066]

.

Этот разрыв между политикой и организацией нашел наиболее полное выражение в резолюции об организационной структуре коммунистических партий, принятой III конгрессом (1921 год), где во вступительной части категорически отвергалась рекомендация организационной формы, одинаковой для всех партий, и не менее ясно отрицалось намерение выработать идеальный устав. Но затем выдвигалось требование о необходимости «единого руководства» («Организация коммунистической партии [обратите внимание на единственное число] есть организация коммунистического руководства в период пролетарской революции»); в самом же тексте революции давались детально разработанные предписания, которые являлись не чем иным, как идеальной моделью поведения коммунистических партий на различных фазах политической борьбы[1067]

.

Естественно, наиболее важным и дольше всего просуществовавшим последствием централизации «всемирной партии» была так называемая «русификация» Коминтерна. Отдаление перспективы мировой революции, с одной стороны, неожиданная жизнеспособность Республики Советов во враждебном мире – с другой, привели к радикальному изменению отношений между нею и Коммунистическим Интернационалом. В 1917 – 1920 годах Советская Россия считалась отсталой страной, которую обстоятельства временно поставили во главе мирового революционного движения: укрепление диктатуры пролетариата в этой стране в ту пору не мыслилось без победоносного развития революционного процесса хотя бы в пределах Европы. Вследствие этого, по крайней мере в теории, политика Советского государства имела тенденцию подчиняться требованиям Коммунистического Интернационала, который считался наивысшим выразителем интересов международного пролетариата. Отвлекаясь от их исхода, споры внутри большевистского руководства во времена Брест-Литовского ультиматума показывают, насколько не считалось невозможным, что Советская Республика должна делать собственный выбор на основе потребностей и перспектив международного революционного движения. Но послевоенная революционная волна исчерпала себя, пролетариат не завоевал власти ни в одной стране, кроме России, и проблема мировой революции начала представать в новом свете. Так как анализ основных тенденций развития капитализма и его «общего кризиса» оставался неизменным, никто в коммунистическом движении не сомневался, что более или менее скоро будет новый революционный подъем. Тогда должны были появиться новые возможности сломить сопротивление буржуазной системы, поскольку можно было опираться на существование пролетарского государства, располагающего силой, в том числе военной, готового прийти на помощь революционному пролетариату других стран. Сохранить и укрепить этот первый оплот было главной задачей мировой революции.

Если ко всему этому прибавить психологический эффект неоднократных неудач революционных выступлений на Западе между 1919 и 1923 годами, а также военных, социальных и политических побед социалистического строя, то можно представить себе, что закрепление теории построения социализма в одной, отдельно взятой стране стало не только возможным, но и в определенном смысле неизбежным[1068]. Несмотря на то что эта теория построения социализма в одной, отдельно взятой стране была основана на спорных теоретических положениях, она обладала огромной силой. С одной стороны, в ней выражалась вера победоносной русской революции в самое себя и собственные возможности развития, не зависящие от помощи извне. С другой стороны, она отводила революционному движению других стран более подобающую ему роль в соответствии с теми силами, которыми оно располагало в момент, когда завоевание власти откладывалось на более отдаленное и неопределенное будущее. Она давала понять коммунистическим партиям, что, даже если им не удалось свергнуть старый общественный строй за короткое время, они не изменят своему историческому долгу, если будут решительно выступать против империалистических планов реставрации капитализма в России и действовать подобно часовым, защищающим первый опыт построения социализма.