Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«в той мере, в какой перспектива

будущего строительства социализма в одной стране, занимающей такую территорию и обладающей такими ресурсами, как СССР, сравнивается с реальным застоем и загниванием капитализма, который считается неспособным развивать производительные силы»[1072]

.

В противостоянии двух систем – гибнущего капитализма и строящегося социализма – кроется глубоко скрытая пружина мировой революции; реально существующему СССР все чаще приписывают роль катализатора противоречий капиталистического мира, а также функцию политической радикализации угнетенных масс.

Эта установка влияла, очевидно, и на понимание структуры и задач «всемирной партии революции». И здесь надо выделить следующий момент. В теории глубина и беспрецедентные масштабы кризиса капитализма при обнищании и радикализации угнетенных масс должны были бы привести к возникновению не менее острой, чем сразу же после войны, «революционной ситуации», в которой Коминтерн должен был бы взять на себя функции «генерального штаба» революционной армии, участвующей в международной гражданской войне, для чего с самого начала он и был создан. В действительности же, в течение всего кризиса суждения руководящей группы Коминтерна относительно степени зрелости революционной ситуации были весьма осторожны и смягчались многочисленными оговорками и уточнениями. Задачи же, полученные отдельными коммунистическими партиями, не отличались от задач периода «относительной стабилизации», а именно: завоевание на свою сторону большинства пролетариата путем руководства экономической борьбой и разоблачение руководителей-реформистов, подготовка

пролетариата к «решающим боям», систематическая пропаганда диктатуры пролетариата, главным образом на примере великих достижений СССР. Революция была скорее мифом, о котором напыщенно говорили, чем программой, которой подчинялись стратегия и тактика. Таким образом, концепция «всемирной партии революции» не потеряла, а, напротив, обрела еще более «защитный» характер, чем в предыдущие годы. Усиление централизации вызывалось не требованием координировать революционные действия в международных масштабах, а становилось все больше средством обеспечения дисциплинарной и идеологической монолитности.

И несмотря на неизменность определений, которые переходили из устава в устав и из одного официального документа в другой, функция «всемирной партии» мало-помалу стала выхолащиваться. Необходимость приспособить модель к социальным, экономическим и культурным особенностям жизни различных стран уже в первые годы существования Коминтерна значительно повлияла на формирование истинной сущности коммунистического движения, хотя этот момент никогда не был предметом теоретизирования. Как убедительно пишет Анни Крижель:

«Всякая партия является продуктом взаимодействия двух конкретных составляющих – международного коммунистического движения, с одной стороны, и политической системы данной страны, с другой. В этом смысле однородность Коммунистического Интернационала как всемирной организации и стратегии не могла не быть под угрозой из-за национальных различий: единство, следовательно, являлось одновременно принципиальным, теоретическим утверждением, которое логически объясняло необходимость такой организации, и результатом непрерывной практической работы, направленной на сведение национальных черт каждой партии до того минимума, который уже нельзя устранить»[1073].