Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

«Истинное содержание политики Коммунистического Интернационала определялось исключительно узким генеральным штабом. Тем не менее после принятия собственных „высших“ решений относительно политики, которой следовало придерживаться, этот генеральный штаб допускал возможность открытия дискуссии о конкретных методах проведения его политической линии. Таким и только таким образом начиналась „дискуссия“ на разных уровнях в Коминтерне. Политическая линия, принятая в верхах, никогда не подлежала обсуждению, хотя проведение этой линии в жизнь могло и не быть механическим. Допускалась еще некоторая инициатива: запретов на то, каким образом будут выполнены директивы, не было»[1107]

.

В этой связи не кажется неправдоподобным, что на изменение политики Интернационала во Франции в 1934 году повлияли не только соображения советской внешней политики, которой приходилось считаться с нацистской угрозой, но и осторожное давление части руководства ФКП: в этом смысле важную роль сыграл именно Вассар – представитель от партии в Исполкоме[1108]

.

Все это возвращает нас ко второму вопросу, сформулированному выше: в какой мере допускалась инициатива и самостоятельность действий представителей национальных партий по отношению к собственным партиям? И здесь дать ответ непросто, а обобщения не вполне заслуживают доверия. В 30-е годы разногласия внутри компартий были незначительны, а представитель национальной секции в Исполкоме или Президиуме полностью разделял официальную линию партии, которая в свою очередь вырабатывалась при определяющем участии руководства Коминтерна. Раньше вовсе не считалось невозможным (поскольку сохранялись и сталкивались различные позиции внутри коммунистических партий) занятие представителем партии в Москве позиции, отличной от позиции его партии. Во всяком случае, как правило, мандат предполагал отношения доверия между секцией и ее представителем, который проходил постоянную политическую проверку. Когда в этих отношениях появлялась трещина, то представителю трудно было сохранить за собой место, если за него не вступалась верхушка руководства Коминтерна – для того чтобы уравновесить или разбить те или иные течения внутри руководящей группы партии на родине представителя. Таких случаев немало: достаточно вспомнить Коларова, который с 1927 по 1936 год был официальным представителем Болгарской коммунистической партии в Москве; совершенно очевидно, что этим преследовалась цель создать противовес крайне левому крылу в партии на его родине, которое к тому же в течение некоторого времени поддерживал сам Коминтерн[1109]

. Или пример Ван Мина, который представлял Коммунистическую партию Китая в Президиуме и был кандидатом в Секретариат между 1933 и 1937 годами, то есть именно в период, когда в китайской компартии утверждалось, в противовес его влиянию, лидерство Мао.

3. «Теоретики» и «теория» в деятельности Коммунистического Интернационала

Нам предстоит коснуться вопроса о последнем компоненте международной руководящей группы коммунистического движения, которая выше, согласно терминологии Гаупта, именовалась «теоретиками и идеологами». По правде говоря, этот историк необычайно тонко подметил самостоятельную значимость этой категории внутри «руководящих групп международного рабочего движения», имея в виду главным образом II Интернационал. Нет сомнения в том, что ее роль в Коммунистическом Интернационале была несравненно слабее, причем до такой степени, что возникает вопрос, есть ли необходимость вообще уделять этой группе особое внимание. Но именно причины, приведшие к такому положению, – сами по себе уже важная глава истории международного коммунистического движения, поскольку в связи с ними приходится, пусть попутно, рассмотреть более широкую и серьезную тему – о роли теории в Коминтерне.