Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Могут возразить, что это отмеченное нами различие только частично объясняется психологическими аргументами, поскольку нужно учесть и два объективных момента – это, во-первых, различие их места и роли в истории, а во-вторых, тот факт, что Троцкий пережил Ленина и оказался в новой для себя и поистине необычной ситуации. С первым моментом Троцкий, при всей своей амбиции и чувстве превосходства, создавшем ему немало врагов, еще мог бы согласиться: он чувствовал в Ленине и признавал за ним силу более мощную и тогда, когда боролся с ним, и тогда, когда наконец стал соратником Ленина, который одержал победу и обрел тем самым новое величие. Для Троцкого вопрос о собственной биографии возникал не только из личных побуждений, но и в силу политической необходимости, ибо он должен был объяснить, в том числе и себе самому, тот путь, который привел его от антиленинизма к большевизму. И это объяснение превратилось у него из факта автобиографического в факт исторический, когда после смерти Ленина вопрос о его отношениях с основателем большевизма слился у Троцкого с проблемой преемственности и узаконения власти, а позже – с вопросом о подлинной или мнимой узурпации ее Сталиным. Вообще говоря, личностный и субъективный элемент у Троцкого усугубили сами обстоятельства. В то время Сталин основывал свою власть целиком на безличии, которое только с виду напоминало ленинское безличие, а в действительности скрывало исключительные личностные устремления; Троцкий же по причине своей изолированности, усилившейся после его поражения и высылки, вынужден был войти в роль странствующего (и преследуемого) рыцаря некой воображаемой революции, которая, впрочем, вполне ему подходила. Поэтому ему было крайне важно создать для себя более совершенную автобиографию и интерпретировать Октябрьскую революцию, которая была также и «его» революцией, как подлинно социалистическую в противовес «предательству революции» со стороны Сталина и наряду с этим сконструировать теорию «хорошего» большевизма, к которому он примкнул, в противоположность «плохому» большевизму, который возник после его изгнания.

Построенная Троцким автобиографическая и драматическая концепция истории и той роли, которую он должен был в ней сыграть, резко контрастирует с автобиографической невыразительностью трудов Ленина и с исторической функциональностью его деятельности. Но, естественно, существует некая критическая точка, в которой эти две различные концепции сходятся. Этой точкой является сама революция или, скорее, та революционная парадигма, в рамках которой вершилась деятельность Ленина и Троцкого. Можно было бы сказать, что местом схождения и противостояния их концепций является весь опыт революции, все «пережитое» в революции. Однако подобное определение больше подходит к Троцкому, чем к Ленину, потому что первый в отличие от второго ставил свою личность в центр многих исторических событий, причем он полностью отдавал себе отчет в сверхличностной широте последних. Понятие «парадигма революции» хорошо применимо к им обоим, поскольку оба они, будучи марксистами, сводили свою революционную деятельность к определенной «модели» исторического развития и политического действия, включая в нее всю совокупность соответствующих практических и организационных мер. Вот почему желательно рассмотреть, в каком направлении намеревались действовать Ленин и Троцкий и в чем они видели смысл сделанного ими выбора. Мы должны наконец уточнить, что их «парадигму» следует реконструировать на двух уровнях – теоретических убеждений и непосредственной практики. Мы делаем это с целью выяснить, в какой степени и вообще совпадают ли эти два уровня и является ли такое совпадение статичным или динамичным.

2. Наследие народничества и западноевропейский опыт

Здесь снова возникает проблема «оппортунизма» и «ортодоксальности» обоих лидеров. Луначарский говорит, что Троцкий всегда «руководствовался буквою революционного марксизма» и был лишен характерной для Ленина изобретательности. Нам кажется, что в этих высказываниях Луначарского есть зерно истины, хотя он и укутывает его в непроницаемую оболочку общих и приблизительных рассуждений. Что представляет собой тот «революционный марксизм», из которого Троцкий якобы выводил автоматически определенные заключения, приложимые к данной ситуации? Луначарский не говорит об этом, и ответить на этот вопрос, конечно, нелегко. Можно предположить, что под «революционным марксизмом» он не подразумевает меньшевистский марксизм, но все равно понятие «революционного марксизма» у него весьма расплывчатое. Оставим же на время Луначарского и вернемся к оригиналам его портретов. Спросим себя, что могло быть общего между «революционным марксизмом» Троцкого и «революционным марксизмом» Ленина, то есть то, что именно в их марксизме привело их к революции и, следовательно, к непримиримой борьбе с марксизмом меньшевиков и II Интернационала, а также в чем различие между «революционным марксизмом» одного и другого.