Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Когда просвещенный и либеральничающий «пролетарий» Бухарин под аплодисменты присутствующих на том же самом совещании заявляет: «Мне кажется, что лучшее средство угробить пролетарскую литературу, сторонником которой я являюсь, – это отказ от принципов свободной анархической конкуренции»[490], то трудно не увидеть противоречивости его положения. И разве Троцкий до него не признал честно, говоря о «жестокой» цензуре, что ее упразднит только победа мировой революции? Разумеется, еще можно было предаваться иллюзиям (одним из многих предававшихся им был, например, Луначарский

[491]), будто можно отыскать квадратуру круга, создав непреклонную, но понимающую, властную, но гибкую, державную, но социалистическую цензуру. На самом же деле, система власти, идеология господства и полчища вардиных, которым неотвратимо предстояло смять интеллектуалов вроде Луначарского, – все это, что отлично видели такие писатели, как Короленко, Блок и Замятин, ускользало, напротив, от внимания бухариных, троцких и других большевистских руководителей. Трагедия не только русской культуры, но и самой марксистской культуры и политики заключалась именно в этом: в слепоте по крайней мере части нового правящего класса, непонимании им тех противоречий, которые им самим порождались.

В нашу задачу не входит проследить историю советской литературы или даже одну лишь историю «социалистического реализма». В заключение проделанного нами анализа развития «культурной революции» достаточно будет упомянуть о двух центральных фигурах советского и международного марксизма-ленинизма в области культуры, о двух крупнейших (хотя и не одинаково крупных) авторитетах в этой сфере с начала 30-х годов: Сталине и Жданове. В своей речи на открытии Первого съезда советских писателей Жданов объявит, что для писателя «быть инженером человеческих душ – это значит обеими ногами стоять на почве реальной жизни»[492]

, причем добавит, что и «завтра», в которое писатель-«соцреалист» должен уметь заглядывать, – это тоже «реальность»: «Это не будет утопией, ибо наше завтра подготовляется планомерной, созидательной работой уже сегодня»[493]. Это, таким образом, «реализм» настоящего и «реализм» будущего в свете тотального планирования, орудием которого является «непобедимое учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина».

В своем докладе на съезде писателей Горький не отступает от требований официальной атмосферы восторженного оптимизма, риторического гуманизма и жесткого администрирования, но его слова, конечно, куда богаче оттенками, чем бюрократический текст Жданова, и в них нетрудно услышать отзвук всех тех мифов его религии Человека, которая нашла свое наиболее полное выражение именно в далекие годы увлечения «богостроительством». Однако, даже храня верность иным своим прежним идеям, Горький соглашается – вещь беспрецедентная в истории русской литературы, да и любой другой из современных литератур, – на то, чтобы власть абсолютизма, установившаяся в СССР, возвела его в должность верховного метра и патриарха (пусть даже подчиненного по субординации Сталину) отечественной словесности. И все же наилучшим образом смысл эволюции, проделанной Горьким, смысл траектории, прочерченной этим писателем, который при всех своих идейных и художественных слабостях остается значительной фигурой в истории русской литературы XX века, показывает следующий эпизод.

В 1930 году Сталин написал Горькому, жившему тогда за границей, теплое письмо. В нем среди всего прочего он мягко упрекал писателя в том, что тот в порыве просоветского неофитства обличает чересчур откровенные и свободные критические высказывания советских авторов по поводу советской действительности и выражает опасения, как бы эта критика не сыграла на руку врагу, давая ему выгодные пропагандистские доводы. Сталин возражал по этому поводу Горькому:

«Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович. …Конечно, самокритика дает материал врагам. В этом Вы совершенно правы. Но она же дает материал (и толчок) для нашего продвижения вперед, для развязывания строительной энергии трудящихся, для развития соревнования, для ударных бригад и т.п. Отрицательная сторона покрывается и перекрывается положительной».

Но, высказав эту мудрую сентенцию, Сталин не упускает и мысль, преподанную ему Горьким, который предостерегал от опасностей, связанных с чрезмерной свободой критики в СССР: