Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск второй

Ошибка Троцкого заключалась не только в слишком большой уверенности в неизбежности и близости мировой революции (что будет вменено ему в вину в последующих спорах и найдет подтверждение в самом ходе событий), но и – главным образом – в игнорировании того, что в это время центры власти и объединенные корыстными интересами группировки формировались уже внутри самой «диктатуры пролетариата», в частности благодаря именно «жестокой» революционной цензуре, которая в дальнейшем, как мы знаем, лишь развивалась и принимала четкие организационные формы. Причем речь шла о политике (в области культуры, как и в других областях), которая была не только политикой Троцкого, но и разделялась, естественно в разной степени, всей группой большевистских руководителей, – политике, внутренне связанной с самой природой той революции, которая была теоретически подготовлена и практически осуществлена этой группой. Это правда, что репрессии и цензура не являются исключительной особенностью Октябрьской революции и что нашумевшие прецеденты можно отыскать, например, в истории Французской революции 1789 года с ее «тоталитарной демократией», если воспользоваться оксюмороном, который Жакоб Тальмон взял для заголовка своей книги. Но столь же верно и то, что при наличии очевидных аналогий между двумя революциями и в особенности между якобинством и большевизмом еще более заметны различия между ними. Это тем более бросается в глаза, если учесть глубокую неоднородность идеологий этих двух революций и общих условий – как внутри-, так и внешнеполитических, – в которых они развертывались, почему совершенно различными были и их результаты[487]

.

Кроме того, о всяком историческом действии следует судить прежде всего по тем принципам, которые были положены в его основу. Это значит, что революция, вдохновленная марксизмом, понимаемым как «научный» социализм, и социализмом, понимаемым как социальное освобождение, не может не измеряться противоречиями между этой ее идеологией и порожденной ею действительностью. И одно из таких противоречий есть противоречие между утверждением марксизма как науки (для большевиков – единственной истинной науки) об обществе и истории и неспособностью «научно» осмыслить те образования, которые складывались в российском обществе и российской истории под воздействием марксизма. Более того, марксизм в качестве глобальной и высшей «науки» лишался того динамичного духа относительности и критичности, который составляет сокровенную суть всякого научного исследования, и тем самым сначала препятствовал свободному развитию общественной мысли в России, а позже, при Сталине, узурпировал власть и над естествознанием. Во всяком случае, проведенный нами анализ советской «культурной политики» позволяет – нет, разумеется, не отождествить «ленинизм» со «сталинизмом», но определенно установить прямую и конкретную ответственность первого за формирование условий возникновения второго и в этой области.

9. Горький и Сталин: история одного критического замечания

Чтобы понять тогдашнюю обстановку, которая уже сложилась и которая могла эволюционировать только в соответствии со своей собственной внутренней логикой, следует прислушаться теперь не только к голосам критиков вроде Короленко или Блока, но и к голосам сторонников новой системы. Вот что говорил, например, «пролетарский» критик Вардин на совещании 1924 года, имея в виду установление четких различий между изданиями, доступными для масс, и изданиями, доступными для одних лишь руководителей (тогда проведение таких различий претерпевало в СССР свою эмбриональную фазу, но в дальнейшем приобрело – и сохраняет по сей день – систематический характер), причем характерно, что предметом скандала был роман Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито»:

«Проблема состоит не в том, чтобы знать, читают ли с удовольствием Эренбурга товарищ Каменев или другие товарищи, а в том, чтобы установить, является ли вся эта литература политически опасной для нас или нет. Суть проблемы в том, чтобы выяснить, какое действие эта литература оказывает на массы»[488].

Поэтому, когда Вардин замечает этот ужасный роман Эренбурга в руках студентки, в его голосе появляются инквизиторские нотки: «Когда Эренбурга читает товарищ Каменев – это одно дело; когда эту литературу… читает студентка – это совсем другое дело»[489]. Чтобы покончить с этим примером, следует сказать, что упомянутый роман Эренбурга действительно не переиздавался в течение полувека.