Марлен Дитрих

Я была расстроена тем, что Хайдеде повторяет за моей матерью ее ядовитые речи, и вдруг моя радость по поводу премьеры и приглашения в Голливуд затуманилась сомнением: а правильно ли я поступаю, оставляя ребенка и всю семью ради отъезда в чужую страну?

– Вероятно, мне стоит остаться, – сказала я. – «УФА» хочет удержать меня. Я могу работать и здесь.

Тамара покачала головой:

– Вы должны ехать. Как вы можете не поехать? Голливуд – ваше место. Там фон Штернберг, он о вас позаботится.

Я не была в этом уверена. Он позаботится о моей карьере, но не о моем благополучии. Вдруг его отъезд до выпуска картины показался мне зловещим предзнаменованием.

– Просто нервы перед дорогой, – успокаивала меня Тамара. – Вам станет легче, как только вы окажетесь на корабле. И вы не должны беспокоиться. Я здесь. Я буду заботиться о Хайдеде, как о своей дочери. Вы знаете, как мы с Руди любим ее.

– Да, – слабо улыбнулась я.

Это мне было известно, однако, хотя и обнадеженная, я все равно не обрела абсолютной уверенности. Ребенок рос без меня, как и предупреждала моя мать. Я наклонилась поцеловать Хайдеде, та отказывалась прощаться. Когда я проводила Тамару с моей дочерью к машине, которую заказала, чтобы их отвезли домой, на меня навалилась усталость. Настроения праздновать не было.

Чемоданы, набитые новыми нарядами, купленными студией для моей поездки, были уже погружены на корабль. В полночь мне предстояло сесть в последний поезд, который шел до пристани в Бремерхафене, а потом провести пять дней на судне, пересекая океан. Надеясь незаметно проскользнуть наверх, чтобы переодеться и снять макияж, я прошла через гостиную, но тут ко мне подскочила Жоли. Она была навеселе от шампанского, глаза ее сияли.

– Я это знала! Как только я тебя увидела, сразу сказала Вилли: она всех нас удивит.

Вдруг я вспомнила:

– Я же должна вам деньги. И лисий воротник.

Запустив руку в обшитую бисером сумочку, я вытащила оттуда горсть марок. Не считая мелочи на трамвай, я не носила при себе больше денег, чем намеревалась потратить.

– Вот, – протянула я. – Если останется что-то сверху, пусть дядя Вилли сбережет для Хайдеде.

Взгляд Жоли на секунду задержался на моей руке.

– Не нужно.

– Нет-нет! Я всегда расплачиваюсь с долгами. Раньше или позже. – Я смягчила голос, видя, как подавлена Жоли. – Спасибо вам за все. Я бы никогда не продвинулась так далеко без вашей поддержки. Пожалуйста, позаботьтесь о моем дяде Вилли.

Жоли прикусила губу. Я оглянулась и посмотрела туда, где стоял дядя: он веселился в окружении своих театральных друзей, многие из которых помнили, как в юности я восхищалась их разговорами об искусстве. Как обычно, Вилли был одет безупречно, кончики усов заострены с помощью воска.

– Не все у нас идет гладко, – сказала Жоли, чем привлекла к себе мой взгляд. – Вилли… – Она понизила голос. – Марлен, он…

– Да, – сказала я, – знаю. Но он любит вас, и в нашем мире это что-то значит.

Жоли вздохнула:

– Наверное. Иди, – сказала она со страстью, обхватила меня руками и прижала к себе. – Будь собой, пусть исполнится все, для чего ты предназначена. Никогда не сдавайся, Марлен. У нас одна жизнь, и мы должны прожить ее на полную. Теперь ты одна из тех, кто меня вдохновляет.

Я отстранилась. Утомление, которое я впервые заметила в Жоли перед нашей с Руди женитьбой, сломило ее. Вид у нее был пораженческий. Мой дядя оказался гомосексуалистом, и она с ним не останется. Мне было грустно за них – и за нее, и за дядю Вилли. Он не мог открыто заявить о своих склонностях, и я сомневалась, что когда-нибудь отважится на это. Он был Фельзинг и не вынес бы такого унижения. Из-за своей бесчестности он мог потерять эту замечательную эксцентричную женщину. Но я порадовалась, что мы с Руди не цеплялись за наш рассыпающийся брак, а вели себя как взрослые люди и устроили все так, чтобы иметь возможность остаться вместе. Несчастье было ужасной ценой за конформизм.

Я поцеловала Жоли и пошла наверх готовиться к отъезду. Я думала, что больше никогда ее не увижу. Мне было грустно оттого, что, говоря ей «прощай», я расставалась со своей берлинской юностью.

Несмотря на суровую мартовскую погоду и ветер, который швырял корабль, как игрушку, я нашла на борту приятную компанию: Ларри и Бьянку Брукс, юных владельцев фирмы по производству театральных костюмов. Они возвращались в Нью-Йорк после долгого отпуска за границей.

Хотя я находилась посреди океана, «УФА» все еще не теряла надежды убедить меня и присылала телеграммы, обходившиеся ей недешево. В них сообщалось об откликах на «Голубого ангела», которые стали поступать после запуска картины в прокат по всей стране. Чтобы немного развлечься, я пригласила Бьянку в свою каюту прочесть их.