Марлен Дитрих

– «Она поет и играет просто, не будучи простой. Совершенно исключительно», – говорится в «Берлинер бёрзен-курьер», – процитировала я, кладя свой пухнущий альбом на колени Бьянки. – И посмотрите сюда: «Лихт-бильд-бюне» называет меня «очаровательной, с наркотическим лицом и восхитительным голосом». – Я засмеялась. – Кто был никем, тот станет кое-кем. Вот какие перемены происходят из-за одной роли.

Я думала, Бьянка оценит это, ведь ее муж был в деле и во время наших совместных трапез в столовой, узнав, что у меня подписан контракт с «Парамаунт», они засыпали меня вопросами. Теперь же, сидя рядом с этой женщиной на диване в своей отдельной каюте, я наблюдала, как она внимательно изучала страницы альбома, пока не наткнулась на несколько забытых картинок, купленных мной в Берлине много лет назад, – эротические зарисовки женщин, которые я собиралась передать Герде, но не сделала этого. Я замерла, предвидя ее реакцию. Бьянка не произносила ни слова, просто смотрела на них как зачарованная. Тогда я сказала:

– Изысканно, да? Очень талантливый художник, но, клянусь, не помню его имени.

Я услышала, как у нее прервалось дыхание.

– Боюсь, вы ошиблись, мисс Дитрих.

– О?

Я была заинтригована и пододвинула к себе столик, чтобы выкурить сигарету.

Бьянка резко встала:

– Да. Ошиблись. Я не имею склонностей к этому.

Я откинулась назад:

– К чему «к этому»? – Выпустив дым, я забавлялась ее смятением. – Вы, конечно, знаете, что в Европе мы занимаемся любовью, с кем захотим.

– В Европе – возможно. Но не в Америке, – сказала моя строгая гостья и покинула каюту.

Я вздохнула. Окажется ли Америка такой скучной, какой рисует ее Бьянка?

Репортеры, поднятые на ноги студией, финансовая штаб-квартира которой находилась в Нью-Йорке, толпой встречали меня, будто я была знаменитостью. Так мне впервые была продемонстрирована мощь студии, способной созвать в порт орду журналистов, чтобы они сделали репортажи о приезде человека, о ком слыхом не слыхивали.

Я позировала перед ними в соболином манто, сидя на своих чемоданах, и отвечала на вылетавшие из их ртов пушечными залпами глупые вопросы.

– Как вам пока что нравится Америка, мисс Дитрих? – кричали они.

Наконец личный автомобиль отвез меня в гостиницу. Впереди было несколько дней отдыха, и я намеревалась порыскать по этому городу небоскребов, пусть и в сопровождении одного беспокойного, нанятого студией журналиста.

Запрет на спиртное действовал, но действовали и «говорильни», где из-под полы торговали самогоном, как я узнала, когда один из управляющих «Парамаунт Ист-Кост» взял меня на ночную прогулку по городу. Я понятия не имела, что такое «говорильни», пока не сообразила: этим словом обозначают подпольные заведения с барами, которые могут быть мигом превращены в танцевальные площадки, о чем все дружно помалкивали, чтобы не привлекать внимания полиции. Мне казалось абсурдом запрещать людям делать то, что они все равно делают. Для меня же злоупотребление алкоголем больше не составляло проблемы. Я решила заказать несколько новых портретных снимков. Комплименты страстного управляющего укрепили меня в этом намерении больше, чем выпивка. Я хотела продемонстрировать себя в наилучших ракурсах, когда окажусь в Калифорнии. Особенно в профиль. Мой нос все еще не давал мне покоя, я даже подумывала, не отдаться ли в руки хирургов. Все здесь должны были почувствовать, что я умею держаться перед камерой.

Меня снимал самый дорогой фотограф, какого мог предложить Нью-Йорк. Счет он выписал весьма значительный, и я тут же переправила его на студию. Мой журналист тоже, должно быть, делал свое дело, потому что через два дня пришла телеграмма от фон Штернберга, ершистая, как волоски на его запястьях:

НИКТО НЕ МОЖЕТ ДЕЛАТЬ ВАШИ ПОРТРЕТЫ БЕЗ МОЕГО ОДОБРЕНИЯ. УНИЧТОЖЬТЕ ВСЕ НЕГАТИВЫ. ПРИЕЗЖАЙТЕ В КАЛИФОРНИЮ. НЕМЕДЛЕННО.

– О боже! – воскликнула я, поворачиваясь к своему сопровождающему со студии; вид у него был бледный. – Я совершила ошибку?

Мой голос был пронизан сарказмом. Я подражала тревожному тону Бьянки Брукс, каким она говорила у меня в каюте.

– Таковы правила, – ответил он. – Снимать вас можно только с разрешения и под контролем студии.

– Жаль. Но если студия настаивает…

Я взяла папку с великолепными черно-белыми глянцевыми фотографиями: меня сняли во фраке из «Голубого ангела», томно смотрящей в камеру. На каждой из них я написала ярко-зелеными чернилами: «С любовью, папуля Марлен» – и передала их сотруднику отеля для отправки в Германию на студию «УФА», для всех журналов и газет, которые опубликовали рецензии на наш фильм. Американский контракт, может, и связывал меня обязательствами подчиняться правилам студии, но в нем ничего не говорилось насчет продвижения моего образа в родной стране.

Конечно, я знала, что некоторые журналы – те, что быстро напечатали мою фотографию на обложках, пестревших заголовками вроде «Папуля Марлен», – рано или поздно окажутся в Лос-Анджелесе.

Здесь я пока еще не была звездой. Напомнить «Парамаунт», что в Берлине меня ждут с распростертыми объятиями, не повредит.

Глава 5