Копию своих «Девяноста пяти тезисов» Лютер включил в письмо, отправленное архиепископу Альбрехту. И письмо, и тезисы сперва были отправлены в Магдебург, а оттуда пересланы архиепископу. Впервые он открыл письмо не ранее 17 ноября – и, даже открыв, был не в том расположении духа, чтобы внимательно его читать. Мучили его все те же финансовые затруднения: увы, обычные уловки Тетцеля не приносили и половины той прибыли, на которую он рассчитывал. Одну из причин этого Альбрехт видел в том, что его соперник-курфюрст, Фридрих Саксонский, не дал разрешения на торговлю индульгенциями у себя в княжестве. А как помогли бы Альбрехту деньги саксонских простаков! И тут еще – здравствуйте-пожалуйста! – какой-то зануда-богослов, и не откуда-нибудь, а из университета того самого Фридриха, разразился целым трактатом о том, что торговать индульгенциями вообще неправильно, и это надо поскорее прекратить. А ведь дело и так идет не слишком успешно. Слишком много продавцов индульгенций в последнее время осаждает верующих, и на этот товар явно падает спрос. Отчасти поэтому Фридрих и предпочел не впускать в свое княжество очередного ватиканского коммивояжера.
Что делать с письмом, Альбрехт не знал, но чувствовал, что нужно что-то ответить. Просто бросить письмо в огонь и забыть о нем нельзя: автор его – не простой монах, а глава богословского факультета Виттенбергского университета, а также генеральный викарий одиннадцати монастырей. Так что, прочитав письмо, через две недели Альбрехт передал его богословскому факультету университета в своем родном Майнце, надеясь, что ученые богословы дадут ему какой-нибудь полезный совет. Совсем уж безбожником Альбрехт не был – и, должно быть, смутно чувствовал, что в словах Лютера есть нечто справедливое; просто время сейчас было уж очень неподходящее, чтобы в этом разбираться.
Майнцские богословы, получив письмо и тезисы, тоже с ответом не спешили. Несомненно, они сразу поняли, что вопросы подняты сложные и даже опасные. В конце концов они выдавили из себя ответ уклончивый и почти бессмысленный: профессора в Виттенберге, мол, вправе устраивать академические диспуты на любые темы (кто же в этом сомневался?), а что касается самого вопроса об индульгенциях, пусть его решает папа. Явно понимая, что твердое «да» или «нет» может ввергнуть их в беду, майнцские профессора предпочли передать пас в Ватикан. Так же поступил и сам Альбрехт. Так зажглась искра, из которой впоследствии возгорелось пламя.
Понимая, что Альбрехту понадобится для ответа какое-то время, Лютер пока разослал тезисы своему другу Иоганну Лангу в Эрфурт и еще нескольким людям – все своим уважаемым ученым друзьям и союзникам. Без сомнения, он полагал, что эти тезисы их заинтересуют, вызовут разговоры и, может быть, приведут наконец к публичному обсуждению этой проблемы. Нюрнбергский гуманист и печатник Кристофер Шерль был впечатлен тезисами и решил, что они заслуживают широкого распространения – и, не трудясь получать разрешение автора (ибо об авторском праве в те времена и слыхом не слыхивали), просто напечатал их и начал продавать у себя в Нюрнберге. В этот миг, что называется, понеслась лошадка вскачь: тезисы вырвались из-под контроля Лютера и начали жить своей жизнью. Сам Лютер пока не понимал масштабов происходящего – да и как понять, если ничего подобного с ним, и более того, ни с кем в истории еще не случалось? Шерль напечатал тезисы в Нюрнберге; за этим вскоре последовали переиздания в Базеле и в Лейпциге. Базельское издание, оформленное в виде изящного памфлета, произвело настоящий фурор, особенно среди интеллектуалов. Дальнейшую судьбу тезисов даже сложно проследить. Текст распространялся стремительно, разлетался, словно семена молочая на ветру; быстро перешагнул он границы Саксонии, да и всей Германии. В январе тезисы были переведены на немецкий, что во много раз увеличило их читательскую аудиторию; благодаря их языку, простому, яркому и емкому, они затронули умы и сердца не одних лишь ученых. В марте 1518 года экземпляр тезисов приобрел Эразм Роттердамский. Он отправил их в Англию своему другу Томасу Мору, а тот познакомил с ними короля Генриха VIII, которому еще предстояло сыграть в этой истории видную – и не самую приятную – роль.
Тезисы Лютера распространились со скоростью, прежде невиданной в мировой истории. Пришествие книгопечатания изменило все, но этого никто еще не понял; поэтому происшедшее поразило всех – а самого Лютера серьезно обеспокоило. В марте он писал Шерлю: