Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Однако Серралонга сделал все что мог. Прежде всего он дал понять: никаких иных вариантов, кроме отречения и покаяния, для Лютера не предполагается. Все очень просто, и никаких отступлений от простого и ясного курса не будет. Ни о какой «полемике» с кардиналом Лютеру и думать нечего. В конце концов, это просто неприлично! Однако Лютеру – истинному немцу, прямому и откровенному – претила слащавая приторность Серралонги и его «разумные» советы. Он ответил напрямик: «отрекаться» не станет, пока ему не покажут, в чем он заблуждается – если он и впрямь заблуждается. Разумеется, римская курия считает именно так, иначе не пошла бы на столь решительные меры. Итак, продолжал Лютер, пусть ему покажут, где и в чем погрешает он в своих мыслях, – ведь, разумеется, у курии есть на это точный и определенный ответ. Только после этого можно будет перейти к «отречению» и «покаянию». Но, пока этого не произошло, каяться ему просто не в чем. Как мы увидим далее, этот рефрен будет звучать снова и снова в ходе нашей оперы.

Такого жесткого сопротивления Серралонга определенно не ожидал. Неужто все немцы такие? Он продолжал играть роль сдержанного и доброжелательного посредника, однако в обращении его с Лютером начало проступать напряжение. Теперь он заговорил яснее: единственное, что во всем этом деле имеет значение – вопрос о власти папы. Если папа объявил, что индульгенции соответствуют христианскому учению – значит, они по определению ему соответствуют. Значит, Лютер должен просто покаяться в том, что не признавал безусловного и нерушимого авторитета папы. Разумеется, это ересь, это любому дураку ясно! А Лютер – определенно не дурак. Теперь Серралонга умело ввернул и то, что, если Лютер не принесет полного покаяния, курфюрст Фридрих откажет ему в защите; это была неправда – и Лютер, скорее всего, это понимал. Но Серралонга на этом настаивал. «И где вы тогда окажетесь?» – спрашивал он. Но Лютер не замедлил с ответом, исполненным типичного саксонского остроумия. «Под небесами», – спокойно ответил он. Этот ответ положил конец притворному дружелюбию Серралонги. Потеряв терпение, ватиканский дипломат сделал презрительный жест и вышел вон.

Итак, смягчить Лютера Серралонге не удалось – напротив, он лишь укрепил его стальную решимость. Теперь Лютер был еще более прежнего готов высказать кардиналу все что думает – и плевать на последствия! На случай, если кардинал пригрозит ему папской властью, у монаха была церковно-юридическая карта в рукаве: он потребует созвать церковный собор. От такого у них волосы дыбом встанут! Знал ли Лютер, что именно Каэтан протолкнул решение, ставящее авторитет папы превыше авторитета соборов, нам неизвестно, и это другая история. Но о том, что папа и Рим в самом деле считают папскую власть выше и святее соборной, ему было известно – и он, несомненно, понимал, насколько провокационно и опасно прозвучит это требование. Когда требовалось, Лютер умел швырять бомбы – и эта бомба, брошенная его рукой, должна была разнести престол Льва X на клочки.

Итак, 12 октября Лютер, в сопровождении Венцесласа Линка и троих монахов из кармелитского монастыря, отправился в роскошный дворец Фуггеров. Обычно он о своей внешности не заботился, но в этот раз, чтобы выглядеть презентабельно, одолжил у Линка его более элегантную сутану.

Серралонга дал Лютеру тщательные наставления о том, как следует вести себя перед кардиналом: сперва простереться перед ним ниц, затем встать на колени. Так Лютер и поступил. Кардинал милостиво пригласил его встать и изложить свое дело, добавив к этому: он, мол, надеется, что разговор выйдет недолгий и простой. Надежды его, конечно, не сбылись. Каэтан был четырнадцатью годами старше Лютера и беседовал с ним тоном ласкового отца. Несколько раз назвал Лютера «дорогим сыном» – того, скорее всего, это только пуще злило. После того как Лютер встал, кардинал заговорил, без сомнения, все тем же покровительственно-снисходительным отеческим тоном. «Своими тезисами об индульгенциях ты потряс Германию, – сказал он. – Если хочешь быть послушным сыном и порадовать папу, отрекись от них и покайся. Ничего дурного с тобой не случится: я ведь знаю, что ты – доктор богословия и имеешь множество учеников»[144].