Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Я утверждаю, что собор порой заблуждается и может заблуждаться. Кроме того, у собора нет власти, позволяющей вводить новые статьи вероучения. Собор не обладает божественным правом на то, что по природе божественным правом не является. Соборы противоречат друг другу: так, недавний Латеранский Собор отменил решения Соборов Констанцского и Базельского о том, что собор стоит превыше папы. Простому мирянину, вооруженному Писанием, следует верить более, чем папе или собору без Писания. Что же касается папских декреталий об индульгенциях – я утверждаю, что ни папа, ни собор не вправе устанавливать статьи вероучения. Они могут исходить только из Писания[180]

.

И действительно, недавний декрет об индульгенциях, второпях составленный Каэтаном – с конкретной задачей заставить Лютера замолчать, – стал ярким примером такого фальшивого вероучения, своего рода «Бога из курии», абсурдного и логически невозможного.

Горячие дебаты длились семнадцать дней; однако для тех, кто при этом присутствовал, зрелище было, скорее всего, не слишком увлекательное. Меланхтон настоял на том, чтобы велся протокол диспута. Эк был решительно против, но Меланхтон победил, и писцы начали записывать все происходящее. В результате после каждой фразы и участникам дискуссии, и слушателям приходилось ждать, пока ее запишут – и лишь затем продолжать. Многие лейпцигские богословы, обедавшие между сессиями, после обеда клевали носом: зачастую под конец дня их приходилось расталкивать – и, покинув зал дискуссии, они с облегчением отправлялись ужинать. Через несколько дней такой неторопливой процедуры большинство виттенбергских студентов решили, что видели и слышали достаточно – а кроме того, у них уже заканчивались деньги; так что, один за другим, потянулись они домой, в Виттенберг.

Но даже семнадцать дней спустя многие вопросы остались едва затронуты. Сказано было немало – но, чтобы отдать должное этим великим и важнейшим для вечного спасения предметам, требовалось гораздо больше времени. Однако герцог Георг, человек важный и занятой, не готов был отдать собственный замок под дискуссию, которая будет длиться до Страшного суда. Вскоре он собирался принимать у себя Иоахима, маркграфа Бранденбургского. Этот маркграф возвращался с рейхстага, где только что избрали нового императора, – и едва ли обрадовался бы, узнав, что ему придется гостить в замке, битком набитом богословами и всяким сбродом. Так что герцог решил положить Лейпцигскому диспуту конец.

Важнее всего для нас в этом диспуте следующее: на дебатах Лютер свободно говорил то, что, быть может, не решился бы сказать в иной обстановке. Здесь он чувствовал необходимость отбить все возражения и победить – и поэтому пускался в такие области, которые не стал бы затрагивать, будь у него выбор. Именно здесь, в пылу битвы, выдвинул он несколько новых и поразительных богословских позиций, от которых в дальнейшем уже не отступал. Так, он решительно заявил, что Библия по авторитетности стоит выше Церкви (так называемая идея Sola Scriptura). Высмеял учение о чистилище, заявив, что в Библии ни о чем подобном не говорится. Два года назад, когда в своих «Девяноста пяти тезисах» Лютер впервые высказался об индульгенциях, никто – включая его самого – и представить не мог, что со временем он займет столь провокационные и опасные позиции. Он, можно сказать, вынужден был обнажать все больше и больше сомнительных сторон церковного учения – и, как верный сын Церкви, понимал и чувствовал, что, говоря вслух горькую правду, оказывает Святой Церкви большую услугу. Он был уверен, что к этому его побуждает сам Бог. Но как объяснить это церковным вождям? Найдется ли в Риме хоть один человек, у которого достанет духу принять слова Лютера всерьез и ради блага всей Церкви последовать за ним нехожеными тропами назад, к истине?

После Лейпцига