Конечно, дактилические окончания стихов звучали в русской поэзии и прежде. Уже не говоря о Кольцове и о некоторых переводах Жуковского («Моя богиня», «Ах, почто за меч воинственный»),[414]
можно было бы вспомнить знаменитые строки того же поэта:строки, которые, так сказать, санкционировали внедрение этих форм в высокие жанры поэзии. Это новшество вскоре вошло в литературу. Одним из первых воспользовался им Рылеев, написавший в своем послании Александру Бестужеву:
Стихи Рылеева появились в печати в 1824 году, то есть за тридцать лет до того, как Некрасов написал в «Филантропе»:
Могут сказать, что тогда же, в двадцатых годах, вводили в свою поэзию тригласные рифмы и Баратынский, и Александр Одоевский, и Полежаев, и Дельвиг, что позже, как раз в те годы, когда Некрасов вступил на литературное поприще, Лермонтов дал недосягаемые образцы этой формы в таких гениальных стихах, как «Тучки небесные», «Я, матерь божия», «В минуту жизни трудную», «Свидание».
Все это так. Этого нельзя отрицать. Тем не менее Некрасов явился и в этой области могучим новатором, не повторившим никого из предшественников.
До Некрасова эта форма оставалась чем-то исключительно редкостным, выходившим далеко за пределы обычной поэтической речи. Некрасов первый ввел ее в повседневную литературную практику, подчинил ее множеству жанров, которым до того времени она была непричастна, приспособил ее и для сатиры, и для стихотворной новеллы, и для юмористики, и для лирических автопризнаний, и для песен фольклорного стиля и т. д. и т. д. Он раскрыл ее универсальность. Он первый нашел в ней десятки возможностей, которых
Из причудливой новинки, из редкости эта форма в творчестве Некрасова сделалась привычным явлением, одной из типических особенностей его литературного стиля.
Уже первое стихотворение его первого тома «Современная ода» все построено на этой тригласной рифмовке. Дальнейшие стихи: «Пьяница», «Гробок», «Застенчивость», «Филантроп», «В деревне», «Влас», «Говорун» — приводят нас к твердой уверенности, что для Некрасова не было темы, которую он считал бы невозможным облечь в эти формы.
У других поэтов — у Жуковского, Рылеева, Баратынского, Полежаева, Дельвига — стихи с дактилическими окончаниями были в большинстве случаев кратки: несколько строф, и только. Не было случая, когда названные поэты применили бы эту форму к сколько-нибудь крупным произведениям. Эта форма считалась пригодной только для мелких жанров. Правда, Рылеев попытался было написать в этой форме одну из своих исторических дум — думу о новгородце Вадиме, но он остановился после шестой строфы: «Вадим» остался незаконченным.[417]
Некрасов первый использовал эту новую форму для таких обширных бытовых повестей, как «Филантроп», «Коробейники», и для такой монументальной поэмы, как «Кому на Руси жить хорошо».
Внедрение этой формы в большие и разнообразные литературные жанры — тоже новаторская заслуга Некрасова.
Есть историческая закономерность в том, что это колоссальное расширение художественных возможностей русской поэзии совершено представителем революционно-демократических масс. Для нового содержания понадобились новые формы. Формы эти были подсказаны Некрасову народом. Мы видели, как близки эти формы его поэзии к тем, которые издавна сложились в нашем национальном фольклоре.
Однако не следует думать, что Некрасов сразу пришел к этим формам. Он добыл их исподволь, многолетним трудом, и его искусство должно было пройти через многие стадии, покуда он мог написать:
Становление этой некрасовской формы представляется весьма поучительным.
До сих пор исследователи некрасовского творчества, в том числе и автор настоящей книги, тщетно пытались найти ее литературные источники.
Подходя к поэме «Кому на Руси жить хорошо» с обычными схемами силлабо-тонической метрики, мы определяли преобладающий в ней ритм как трехстопный ямб с двумя концевыми неударными, образующими дактилические окончания стихов:
‿— | ‿— | ‿— | ‿‿