Мать

Проводив доктора, Николай и мать стали пить чай и закусывать, ожидая ночных гостей и тихо разговаривая. Николай долго рассказывал ей о своих товарищах, живших в ссылке, о тех, которые уже бежали оттуда и продолжают свою работу под чужими именами. Голые стены комнаты отталкивали тихий звук его голоса, как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои силы великому делу обновления мира. Теплая тень ласково окружала женщину, грея сердце чувством любви к неведомым людям, и они складывались в ее воображении все – в одного огромного человека, полного неисчерпаемой мужественной силы. Он медленно, но неустанно идет по земле, очищая с нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед глазами людей простую и ясную правду жизни. И великая правда, воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает свободу от жадности, злобы и лжи – трех чудовищ, которые поработили и запугали своей циничной силой весь мир… Этот образ вызывал в душе ее чувство, подобное тому, с которым она, бывало, становилась перед иконой, заканчивая радостной и благодарной молитвой тот день, который казался ей легче других дней ее жизни. Теперь она забыла эти дни, а чувство, вызываемое ими, расширилось, стало более светлым и радостным, глубже вросло в душу и, живое, разгоралось все ярче.

– А жандармы не идут! – вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай.

Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась:

– Ну их ко псам!

– Разумеется! Но – вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, – удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог – и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте.

20

Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:

– Кто там?

– Я! – ответил незнакомый голос.

– Кто?

– Отоприте! – просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой – вошел Игнат и радостно сказал:

– Ну, – не ошибся!

Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.

– У нас – беда! – заперев дверь, шепотом произнес он.

– Я знаю…

Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:

– Откуда?

Она кратко и торопливо рассказала.

– А тех двух взяли? Товарищей-то?

– Их – не было. Они на явку пошли, – рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила…

Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:

– А я – остался. Должно – ищут меня.

– Как же ты уцелел? – спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.

– Я? – сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. – За минуту перед ними лесник прибег – стучит в окно, – держитесь, ребята, говорит, лезут на вас…

Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:

– Ну – дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат – в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу – лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, – прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.

Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.

– Сейчас я тебя чаем напою! – торопливо говорила мать, схватив самовар.

– Вы записку-то получите…

Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.

В дверях явился Николай.

– Здравствуйте, товарищ! – сказал он, щуря глаза. – Позвольте, я вам помогу.

И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.

– Ну, – тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.

Не замечая его взгляда, она сказала:

– Надо ему водкой ноги-то растереть…

– Конечно! – молвил Николай.

Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:

«Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин».

Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:

– Это великолепно!..

Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге – он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:

– Чего?

– А ты давай скорее ногу…

– Сейчас я принесу спирт, – сказал Николай.

Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:

– Что вы? В больнице, что ли…

Тогда она начала разувать другую.

Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.

– Ты знаешь, – заговорила она вздрагивающим голосом, – били Михаила Ивановича…

– Ну? – тихо и пугливо воскликнул парень.

– Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой – и по лицу и пинками… в кровь!