Мать

– Они это умеют! – отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. – То есть боюсь я их – как чертей! А мужики – не били?

– Один ударил, становой приказал ему. А все – ничего, вступились даже – нельзя, говорят, бить…

– Н-да-а, – мужики-то начинают понимать, где кто стоит и зачем.

– Там тоже есть разумные…

– Где их нет? Нужда! Везде они есть – найти трудно.

Николай принес бутылку спирта, положил углей в самовар и молча ушел. Проводив его любопытными глазами, Игнат спросил мать тихонько:

– Барин-то – доктор?

– В этом деле нет господ, все – товарищи…

– Чудно мне! – сказал Игнат, недоверчиво и растерянно улыбаясь.

– Что – чудно?

– Да – так. На одном конце рожи бьют, на другом – ноги моют, а в середине – что?

Дверь из комнаты распахнулась, и Николай, стоя на пороге, сказал:

– А в середине люди, которые лижут руки тем, кто рожи бьет, и сосут кровь тех, чьи рожи бьют, – вот середина!

Игнат уважительно взглянул на него и, помолчав, проговорил:

– Это – похоже!

Парень встал, переступил с ноги на ногу, твердо упираясь ими в пол, и заметил:

– Как новые стали! Спасибо вам…

Потом сидели в столовой и пили чай, а Игнат рассказывал солидным голосом:

– Я разносчиком газеты был, ходить я очень здоров.

– Много народа читает? – спросил Николай.

– Все, которые грамотные, даже богачи читают, – они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают – крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, – значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, – как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!

Он даже как бы обиделся и смотрел на Николая недоверчиво, вопросительно. Николай молча улыбался.

– А ежели сегодня подрались всем миром – одолели, значит – а завтра опять – один богат, а другой беден, – тогда – покорно благодарю! Мы хорошо понимаем – богатство, как сыпучий песок, оно смирно не лежит, а опять потечет во все стороны! Нет, уж это зачем же!

– А ты не сердись! – шутя сказала мать. Николай задумчиво воскликнул:

– Как бы нам поскорее направить туда листок об аресте Рыбина!

Игнат насторожился.

– А есть листок? – спросил он.

– Да.

– Давайте – я снесу! – предложил парень, потирая руки. Мать тихонько засмеялась, не глядя на него.

– Да ведь устал ты и боишься, сказал?

Игнат, приглаживая широкой ладонью кудрявые волосы на голове, деловито и спокойно сказал:

– Страх – страхом, а дело – делом! Вы чего насмехаетесь? Ишь вы, тоже!

– Эх ты, – дитя ты мое! – невольно воскликнула мать, поддаваясь чувству радости, вызванному им. Он ухмыльнулся, сконфуженный.

– Ну вот – дитя!

Заговорил Николай, разглядывая парня добродушно прищуренными глазами:

– Вы не пойдете туда…

– А – что? Куда же я? – беспокойно спросил Игнат.

– Вместо вас пойдет другой, а вы ему подробно расскажете, что надо делать и как – хорошо?

– Ладно! – сказал Игнат, не вдруг и неохотно.

– А вам мы достанем хороший паспорт и устроим вас лесником.

Парень быстро вскинул голову и спросил, обеспокоенный:

– А ежели мужики за дровами приедут или там… вообще, – как же я? Вязать? Это – не подойдет мне…

Мать засмеялась и Николай тоже, это снова смутило и огорчило парня.

– Не беспокойтесь! – утешил его Николай. – Не придется вам вязать мужиков, – уж поверьте!..

– Ну то-то! – молвил Игнат и успокоился, весело улыбаясь. – Мне бы вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные…

Мать поднялась из-за стола и, задумчиво глядя в окна, проговорила:

– Эх, жизнь! Пять раз в день насмеешься, пять наплачешься! Ну, кончил, Игнатий? Иди спать…

– Да я не хочу…

– Иди, иди…

– Строго у вас! Ну, иду… Спасибо за чай-сахар, за ласку…

Ложась на постель матери, он бормотал, почесывая голову:

– Теперь ото всего дегтем будет вонять у вас… эх! Напрасно все это… Спать мне не хочется… Как он насчет середины-то хватил… Черти…

И, вдруг громко всхрапнув, он заснул, высоко подняв брови и полуоткрыв рот.

21

Вечером он сидел в маленькой комнатке подвального этажа на стуле против Весовщикова и пониженным тоном, наморщив брови, говорил ему:

– В среднее окошко четыре раза…

– Четыре? – озабоченно повторил Николай.

– Сначала – три, вот так!

И ударил согнутым пальцем по столу, считая:

– Раз, два три. Потом, обождав, еще раз.

– Понимаю.

– Отопрет рыжий мужик, спросит – за повитухой? Вы скажете – да, от заводчика! Больше ничего, уж он поймет!

Они сидели, наклонясь друг к другу головами, оба плотные, твердые, и, сдерживая голоса, разговаривали, а мать, сложив руки на груди, стояла у стола, разглядывая их. Все эти тайные стуки, условные вопросы и ответы заставляли ее внутренне улыбаться, она думала: «Дети еще…»

На стене горела лампа, освещая на полу измятые ведра, обрезки кровельного железа. Запах ржавчины, масляной краски и сырости наполнял комнату.

Игнат был одет в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как осматривал себя, тяжело ворочая крепкой шеей. И в груди ее мягко билось:

«Дети! Родные мои…»

– Вот! – сказал Игнат, вставая. – Значит, помните – сначала к Муратову, спросите дедушку…