Меч ангелов

В корчме было полно людей, а еще – шумно и душно. На кухне подгорел горох, и в зале теперь стоял выедающий глаза дым. Но кроме меня, никто не обращал на это внимания. Я намеревался напиться, но, во-первых, Господь в милости своей одарил меня крепкой головой, а во-вторых, чтобы почувствовать помрачение рассудка, пришлось бы выпить с кварту здешнего пойла.

– А маштера Фолькена выброшят, – прервал болтовню помощника его товарищ. – Уж-же двое у него на штоле ждохли. Его милошть каноник были вешма недовольны!

Я поневоле навострил уши, поскольку тоже слыхал о двух подряд неудачах Фолькена. Это мало касалось моей работы, однако новости расходятся быстро. И Фолькен наверняка вскоре станет прошлым, оказавшись на столе у собственных учеников и подмастерьев.

Две смерти подряд? Может, это заговор или подкуп? А то и ересь? Конечно, любая из трех возможностей на самом деле была слабо вероятна. Палач наверняка был пьян либо с похмелья, как частенько случалось с ним в последнее время – и не мог не ошибиться. Ошибся в подборе инструментов или не заметил, что допрашиваемому следует передохнуть – либо того, что врачу стоит его осмотреть? А может, он повредил одно из витальных мест и вызвал кровотечение или недопустимое ослабление тела пытуемого?

Что бы ни стало причиной этих двух смертей, Фолькен теперь оказался слишком близок к опасной черте: пересеки он ее – и превратится в овечку, окруженную волками. А уж волков, что точат зубы на место мастера палаческой гильдии, наверняка найдется в достатке. Хотя, клянусь Господом, это не то место, которое достойно зависти. Тяжелая работа в опасных условиях, огромный риск и отсутствие уважения да понимания окружающих. К тому же обычные палачи не проходили столь утонченного и длительного обучения, как инквизиторы, так что рано или поздно скатывались в пьянство либо давали волю своим садистским наклонностям. А ни то, ни другое не позволяло эффективно проводить допросы.

Ведь палачи неизбежно забывают, что пытки – лишь средство достижения цели, а если и помнят, то им кажется, что цель эта – добыть признания. Нет ничего более ошибочного, милые мои! Признание палач добывает долотом и раскаленными щипцами. Обычно уже одного вида инструментов хватает, чтобы большинство людей обрело сверхъестественное желание говорить, подробно отвечая на каждый заданный вопрос.

А ведь отнюдь не добытые пытками признания венчают наш труд! Конечно, они тоже важны, особенно если следователь умеет отделять зерна от плевел. Однако намного важнее, чтобы раскаявшийся грешник признал ошибки и безо всяких сомнений выдал сообщников, восплакав о всяком проведенном с ними мгновении. В расчет идут лишь слезы жалости, проливаемые пред толпой черни, искреннее признание вины и всепобеждающая, неумолимая жажда раскаяния.

И все это важно не только для нас самих или для нашей веры либо для защиты невиновных. Это важно и для того, что мы зовем здоровьем общества (сколь бы смешно или патетически это ни звучало). Нам не нужны мученики, гибнущие за ересь с глазами, сияющими отвагой и безумием; нам не нужны богохульства, что выкрикиваются с костров на святую Церковь и ее слуг. Мы, инквизиторы, любим всех (хотя любовь эта порой слишком жестока), но сильнее прочих – тех, кто, будучи сокрушен, громогласно раскаялся в вине своей и молит о прощении грехов – как совершенных, так и тех, кои он лишь мог бы совершить. Именно поэтому нельзя допускать, чтобы обвиняемые гибли от рук палачей и в подвалах. Смерть их должна стать церемонией. Церемонией печальной и радостной одновременно. Церемонией возвышающей. Им следует умирать, примирившись с Церковью и верой, преисполнившись любви к инквизиторам, которые в поте лица своего выпрямляют кривые тропы их жизни. Именно поэтому дни мастера Фолькена были теперь сочтены.

– Как это – сдохли? – спросил третий подмастерье. – Он снова был пьян, что ли?

– Ш-ш-ш… – Рыжеволосый зашипел и огляделся вокруг, но по масляным его глазкам я понял: этот мало что видит вокруг. На меня, по крайней мере, внимания он не обратил. – Неяшно, что оно там…

– А кем он-ни был-ли?

– Е-ре-ти-ки. – Рыжеволосый старался говорить тихо, но это ему не слишком удавалось.

Ха, подумалось мне, еретики. Интересно, сколько в этих словах правды. Поскольку все, о чем я только что думал, касалось еретиков, отступников и чернокнижников в наибольшей мере. Злодей или убийца может и помереть во время допросов. Но это никогда не должно случиться с еретиком либо богохульником. Между тем Фолькену не повезло настолько, что сразу двое закоренелых еретиков умерли на его столе. Его милость каноник, о котором упомянул палаческий подмастерье, был одним из конфидентов епископа Хез-хезрона, человеком для грязной работы. Таким же, как и я. Разве что каноник не был обучен выслеживать отступников, но очень, очень сильно жаждал их находить.